Течению наперекор
Шрифт:
Тетка посмотрела на меня подозрительно, но, видимо, мужчина был из начальства, и она нехотя сказала, что можно попробовать связать меня с Трошиным.
— Вот и отлично, — сказал ей мужчина, — дайте ему телефончик...
Я позвонил из ближайшего автомата. Когда рассказал, в чем дело, услышал неожиданный вопрос: «Оружие есть?» — «Нет». — «Тогда не надо», — отрезала трубка, и телефон разъединился. Ошарашенный нелепостью этого вопроса, я вышел из телефонной будки. Затея моя явно провалилась. Тут я вспомнил совет Ольги Ивановны и отправился в военкомат.
Здесь все было по-другому. Я не успел даже объяснить дежурному, что я студент, но не хочу воспользоваться броней, а прошу отправить меня на
— Живо за паспортом, — сказал дежурный, — чтобы через два часа был здесь. С вещами. Оденься потеплее. Бельишко, если есть теплое, захвати и свитер. Харчей дня на три. Шинель и шапку дадим. Живо! Одна нога здесь, другая там!
Не помня себя от радости, я помчался домой. Настя сбегала в магазин, купила хлеба, колбасы, сыру и две банки моих любимых консервированных свиных язычков. Я побросал в рюкзак свитер, шерстяные носки, пару белья, полотенце, туалетные принадлежности и серебряную столовую ложку (других у нас не было). А также «Как закалялась сталь» Николая Островского. Взял половину имевшихся в доме денег. Пару раз звонил Ольге, но никто не ответил. Наказал Насте дозвониться ей и сообщить о моем отбытии в армию. Сам обещал позвонить со сборного пункта, куда меня, вероятно, направят. Меньше чем через два часа, с паспортом, был уже в военкомате. Вскоре меня и еще с десяток молодых ребят препроводили в соседнюю школу-новостройку, где размещался сборный пункт. Узнал, что завтра утром мы выходим. Из канцелярии школы позвонил Насте, сообщил адрес. Вечером выдали шинель, шапку и обмотки. Солдат со сборного пункта показал, как их нужно обертывать вокруг голени...
Ночь не спал. Сидя в классе за партой, писал письма маме и Ольге. Спать не хотелось. Сказывались волнение этого дня и радость от того, что мое желание осуществилось. Мысленно представлял себя уже на фронте. То воображал штыковую атаку, то ночью в лесу пробирался в разведку, то выносил с поля боя раненого командира...
Иногда накатывало ужасное сомнение: вдруг струшу или не выдержу под пытками, если немцы захватят в плен. Гнал от себя эти черные мысли и снова воображал, как бегу в атаку с винтовкой наперевес, а кругом свистят пули.
Наутро батальон новобранцев кое-как построили во дворе, разбили на взводы. За оградой школы теснились провожающие. Я отыскал глазами Олю и Настю. Но выйти из строя нам не разрешили. Мы только успели помахать друг другу руками, как раздалась команда: «Шагом марш!»... Потом я понял, что военкоматы в те дни получили приказ брать всех молодых людей подряд и немедленно уводить их из Москвы. Угроза захвата столицы немцами была вполне реальной.
Командовал батальоном пожилой майор, опытный кадровый военный. В его распоряжении имелась только бумага, предписывавшая оказывать всяческое содействие. С нею он должен был доставить свою команду в Казань. Майор повел нас проселками по деревням, в стороне от магистральных дорог. Из Москвы в те дни изливался колоссальный поток беженцев. Навстречу им по тем же дорогам подходили войска. В этой толчее было бы трудно прокормить и обеспечить ночлегом наше нигде не числящееся «воинство».
А в деревнях было тихо. Председатели колхозов распределяли нас по избам. Крестьянки жалели, кормили досыта, да еще совали чего-нибудь на дорогу. Мужиков в деревне оставалось мало, а молодежь и вовсе всю уже позабирали. Меня поразило, что повсюду ждали немцев. Говорили, не таясь: «Придет немец, колхозы распустит и заживем, как прежде жили». При этом не было никакой недоброжелательности к нам, одетым в красноармейскую форму. Даже Советскую власть никто не ругал. Она была где-то далеко, в Москве, а здесь был только ненавистный колхоз. (Быть может, на юге, где, как говорили, существовали колхозы-миллионеры,
Когда батальон отошел довольно далеко от Москвы, майор вывел нас к железной дороге. Шла массовая эвакуация московских заводов на Урал и в Сибирь. Без всяких укрытий, только густо смазанные тавотом, громоздились на открытых платформах полузасыпанные снегом станки, краны, кузнечные прессы. (Зима в том году наступила рано). Трудно было представить себе, что все это когда-нибудь оживет и заработает. Техперсонал завода с семьями и работяги, кто захотел, ехали в забитых до отказа теплушках.
Для нас, разумеется, в теплушках места не было. Мы ехали на платформах с оборудованием. Холода в ту осень стояли лютые. Шинель продувало насквозь. Приходилось часами подряд прыгать на одном месте и хлопать руками, чтобы не замерзнуть окончательно. Зато стали двигаться быстро. Иногда эшелон останавливался у разъезда посреди поля. Мы соскакивали с платформы и бегали вдоль поезда, чтобы согреться.
Как быстро война рушила привычные условности! На таких остановках из теплушек высыпались люди и тут же рядом с насыпью, боясь отстать от поезда, справляли малую или большую нужду — мужчины и женщины вперемешку. Да что там нужду! Мне запомнился случайно услышанный страшный рассказ. Одна интеллигентного вида женщина рассказывала другой, что ее мужа война застала в Новосибирске. Он там теперь работает инженером на военном заводе, и она пробирается к нему. Выехать из Москвы никак не удавалось, пока какой-то, ей вовсе незнакомый экскаваторщик не предложил ехать с ним в кабине. Она показала стоящий на платформе огромный экскаватор с застекленной кабиной размером с комнату. В кабине тепло, топится печка. Но экскаваторщик — отвратительная, грязная скотина — издевается над ней. Она его ненавидит всей душой, ее мутит от каждого его прикосновения, но она боится, что он выкинет ее из кабины, и потому должна с ним спать.
В середине ноября, донельзя грязные и оголодавшие, мы добрались до Казани. Первым делом нас прогнали через санпропускник. Потом в столовой военного городка накормили горячим обедом и отвели на ночлег в теплое помещение с деревянными нарами. Назавтра распределили по запасным полкам и училищам. Я бы мог попроситься в училище. Но, не желая терять еще время, предпочел запасной стрелковый полк. Он дислоцировался в Марийской республике, неподалеку от ее столицы. На следующий же день, мы, группой в семь человек, отбыли по железной дороге в Йошкар-Олу, а оттуда пешим ходом километров десять к месту назначения.
Запасной стрелковый полк квартировал в нищей марийской деревушке. Мы, четверо мальчиков из интеллигентских семей, поселились в одной ветхой пустовавшей избе... Спим на полатях, сами топим печку, благо, в сарае есть дрова. Потянулись однообразные, холодные и голодные дни. Никакого начальства мы не знаем, и ему, как видно, нет дела до нас. Единственная связь с полком заключается в том, что два раза в день мы по очереди ходим за «баландой» — так именуется нами жиденький супчик на основе крупы и картошки. Других ингредиентов в нем не обнаруживается. Кое-что прикупаем у крестьян, пока еще есть немного денег. На улицу почти не выходим: морозы за 30°.
Днем играем в преферанс. Нередко ссоримся от безделья. Я пытаюсь разбираться в курсе по дифференциальным уравнениям (Степанова), который купил по дороге в Егорьевске. На пустой желудок соображаю плохо, но не отступаюсь. Вечером все четверо занимается избиением вшей. Средний результат вечернего сражения — порядка полусотни убитых. Зато и мы несем урон: все тело разодрано ногтями, так как целый день чешемся остервенело. Я все-таки ежедневно умываюсь холодной водой, чищу зубы и делаю зарядку. Мои товарищи этому примеру не следуют.