Телефонная книжка
Шрифт:
8 августа
Шишмарева Татьяна Владимировна. [0] Знаком я с ней лет тридцать, часто разговаривал, особенно в последнее время, но понял ее не больше, чем в первые дни знакомства. Покрыта она словно стеклом или глазурью. То ли это окаменевшая и деформированная застенчивость юных лет. То ли она по натуре своей не совпала с жизнью своего круга и остекленела от скрытого ужаса. То ли она от рождения лишена способности к общению с людьми. Во всяком случае с ней трудновато, и то, что она отвечает тебе, похоже на ответ глухого. И если калеку жалеешь, то здесь испытываешь непонятное раздражение. Она очень много знает: английским владеет настолько, что перевела несколько глав Джойса [1] , знает живопись, особенно французов. Раза два — три слышал я от нее живые мысли. Одна из них на некоторое время произвела на меня сильное впечатление. Мы шли зимой мимо Дома творчества художников. Какой-то пожилой пейзажист писал без малейшей застенчивости, полотном к шоссе, лицом к заливу, снег, сосны, замерзшее море. И Шишмарева, с незнакомой мне, человеческой, а не условно подглазурной интонацией, сказала, взглянув на холст: «Да, в природе-то понежней!» Я как раз в те дни думал о невольной грубости, о неизбежном упрощении, убивающем предмет или порождающем новый, более резкий и правильный, едва только берешься его передать, рассказать тем или иным способом. И впервые, как всегда бывает при совпадении мыслей, испытал сочувствие, даже уважение к своей спутнице. Но этот просвет затянулся, забылся. Ее иллюстрации к Стивенсону [2] показались мне лишенными настоящего понимания, все теми же остекленевшими. Хоть и обнаруживающими хорошее воспитание. Она — заботливая до самоотверженности дочь, отличная мать. С мужем разошлась, однако поддерживает с ним дружеские отношения. Как и все мы, стареющие люди, бессознательно несчастна. Из гордости, а не от страха, не допускает мысль о надвигающейся старости до сознания. И это увеличивает
[0]
Шишмарева Татьяна Владимировна (1905–1994) — художница.
[1]
Джойс Джеймс (1882–1941) — английский писатель.
[2]
Романы Р. — Л. Стивенсона «Похищенный», «Катриона» вышли с иллюстрациями Шишмарсной (М., 1947).
Квитко Лев Моисеевич (1890–1952) — еврейский поэт. Незаконно репрессирован, иогиб в заключении. С 1928 по 1941 г. работал над своим романом в стихах «Годы молодые». На русском языке роман был издан в 1968 г.
9 августа
Двадцать лет назад жили мы в Сухуми, в Алексеевской ущелье, и ощущалось бы это время сейчас как один из очагов тепла, согревающих жизнь через все годы. Но мешает одно — наш сосед, с которым мы подружились так, как это бывает в счастливые, праздничные черноморские дни, — трагически погиб в конце сороковых годов. Я говорю о Льве Моисеевиче Квитко.Это был, при наружности прозаической, солидной, прирожденный поэт и легчайший человек. Работал легко, как дышал. Проснувшись, брался за блокнот. И, лежа на берегу моря, работал над своей поэмой. Но это другая история. О Квитко рассказывать надо отдельно. Что я попробую сделать когда-нибудь, если хватит сил. Пока скажу, что это был один из самых привлекательных людей, что встречались мне в жизни. И смерть его, словно траурной рамкой, окружает лето 1936 года именно потому, что он жил тогда полной жизнью.
Щ
Но в телефонной книжке записана Лидочка Щуко, [0] а с ней познакомились мы по — настоящему именно в то лето в Сухими. Надвигались времена тяжелые, убийственные для всей страны годы. Но в данном случае события не отбрасывали тень назад. Или мы упорно не хотели замечать ее. И вот встретили мы большую, подчеркнуто веселую, все время шутливо и отчетливо болтающую компанию: Рину Зеленую, Котика Топуридзе [1] , Алису [2] — вдруг вышибло фамилию из головы и Лидочку Щуко. Они до настоящего времени, когда все мы уже в летах, не потеряли этой юношеской особенности: держаться одной стаей. Так и в гости ходить. Язык у них у всех был одинаково хорошо подвешен. Особенно Алиса. Держалась она уверенно и болтала насмешливо, даже издевательски, при этом глядела на собеседника, наивно и широко открыв глаза. На пляже, сохраняя все то же наивное выражение, однажды сняла лифчик и лежала с открытой грудью, будто так и положено. В это лето и начался роман Рины Зеленой и Котика, кончившийся браком. Вся компания страстно любила жизнь. И не слишком ее усложняла. Но проще и здоровее всех — смотреть одно удовольствие — жила Лидочка Щуко. Лицо с выражением ясным, очень русское, карие глаза. Плавала она так далеко, что мы всякий раз испытывали тревогу — никаких признаков, даже точки на горизонте. Но вот мелькает голова, рука.
[0]
Щуко — Нраудо Лидия Николаевна (1908–1985).
[1]
Топуридзе Константин Тихонович (Котэ) (1904–1977) — архитектор, муж Р. В. Зеленой.
[2]
Порет Алиса Ивановна (1902–1984) — художник — график.
Вернулась! И выходит из воды плотная, ладная, легко дыша и улыбается всем загорелым своим лицом. Светятся карие глаза. Родом Лидочка из семьи Чеботаревских. Родная тетка ее была женой Сологуба [3] . Когда приехал я в октябре 21 года в Петроград [227] , то на Невском увидел на углу одного из домов наклеенное от руки объявление — просили всех, видевших, как бросилась с Тучкова моста женщина, сообщить о подробностях по такому-то адресу. По странному совпадению был указан тот самый многоэтажный дом, выходящий на Средний проспект и набережную, глядящий окнами на Тучков мост, где остановился я у Юрки Соколова, когда приехал в первый раз в жизни в 14 году в Петроград. Там жил Сологуб, а женщина, покончившая с собой — Лидочкина родная тетка. И глядя, как легко дышит Лидочка, выходя из воды, можно было подумать, что никакими нитями не связана она со стихией, в которой прошло ее детство. И старик с плоским лицом, похожий и на римского императора и на бабу, замечательный поэт, темнейшая душа — никак не влиял на нее в свое время. После Сухуми встречались мы в Ленинграде от случая к случаю. Во время войны развелась Лидочка с мужем и вышла за известного органиста Браудо [4] [5] . И от этого тощего, высокого, капризнейшего, утонченнейшего, уязвимейшего и до деспотизма нежнейшего существа — родила Настю, здоровенную девочку, с очень русским лицом и карими глазами. После войны познакомились мы с Лидочкой ближе, даже перешли на ты. Она по — прежнему радовала всей своей повадкой. Она не плавала до самого горизонта, но вела семью и какую! Взрослая дочка от Щуко, Гулька, ссорилась с младшей сестренкой, как со сверстницей. Браудо завивался вихрями. Не было случая, чтобы Лидочку не вызвали к телефону, когда она приходила к нам в гости. Снимаю трубку, слышу рыдания — Настя зовет маму, жалуется на Гульку или какие-нибудь неприятности в школе. Или изысканно вежливый Браудо, принося извинения, просит к телефону Лидию Николаевну. И Лидочка рассказывает потом весело, по какому поводу она срочно понадобилась.
[3]
Чеботаревская Анастасия Николаевна (1876–1921) — писательница, переводчица, жена Ф. К. Сологуба.
227
В подлиннике ошибочно: в Ленинград.
[4]
Щуко Георгий Владимирович (1905–1960) — архитектор.
[5]
Браудо Исай Александрович (1896–1970) — органист, пианист, музыковед, педагог.
Браудо сказал ей: «Не повторяй мои слова, отвечай намеками: где моя рубашка». И Лидочка объясняет осторожно, намеками, где найти требуемое. Весело, как в былые дни на волнах, держится она среди домашних бурь, поддерживает равновесие в семье и никогда не жалуется, улыбается во все лицо, только карие ее глаза стали беспокойнее, утратили беззаботное, черноморское сияние. Однажды, оставшись без домработницы, Лидочка сказала той ладностью речи, что свойственна всему их кругу: «Мужья и домработницы — это особого рода люди: с ними трудно, а без них невозможно». Иные некрасивые женщины держатся как хорошенькие с такой уверенностью, что им верят. Весь Лидочкин круг болтает с такой уверенностью, что люди, его составляющие, кажутся умными. Но не все они умные. А Лидочка умна. И когда познакомишься с ней ближе, то угадываешь, что живет она сложнее, чем предполагаешь вначале, только то, что впитала она в детстве и ранней юности, запрятано в ней так же глубоко, как чувства простые в ее родственниках и близких, когда те находились в полной силе и время определялось ими. У нее есть своя вера, уходящая корнями в те слои, из которых она вышла. Но сейчас нет на свете этой среды. Весь ее скептически — насмешливый нынешний круг не понял бы ее. Мелькнет и исчезнет вдруг то, чего не ждешь. То вдруг выяснишь, что знает она индусских философов прошлого века. То еще что-то более неожиданное. Нет, не так уж просто ей живется. Однажды мы оказались вместе на именинах у знакомых. Лидочка опоздала. Я стал поддразнивать ее этим обстоятельством. Подозрительно! И вдруг она сказала, не шутя: «Перестань, а то заплачу». Держится она открыто, доброжелательно и мажорно, до того мажорно, что самый легкий переход в минор удивляет и, пожалуй, даже радует, как подарок. Она практична, как весь ее круг, но это идет к ней. И у нее, и у Настеньки такой аппетит, что Ирина Альтман [6] со складностью речи, свойственной всему кругу, говорит, глядя на них за столом: «Необыкновенно жоркое семейство». И Лидочка хохочет. Так вот она и живет. И не сдается. И полна страстного интереса к своей жизни и, кроме хорошего, никто от нее ничего не видит.
[6]
Щеголева — Альтман Ирина Валентиновна (1908–1993) — жена Н. И. Альтмана.
Э
Эйхенбаум Борис Михайлович. [0] Опять трудная задача. Я его слишком давно знаю, и мелочи сбивают с толку. Большая голова. Не по хилому телу большая, — так казалось мне, когда познакомились мы. Впоследствии (опять на море!) убедился, что тело у него по — мальчишески складное и мускулистое, так что голова — чему особенно помогала резкая граница загара, — лысая, крупная, седая голова его казалась приспособленной к шее по ошибке. И он плавал далеко,
[0]
Эйхенбаум Борис Михайлович (1886–1959) — литературовед.
[1]
Эйхенбаум Рая Борисовна (1890–1946) — жена Б. М. Эйхенбаума.
[2]
См. «Московскую телефонную книжку. Шкловский Виктор Борисович», с. 630.
Рая Борисовна умерла, и все управление бытовой стороной жизни перешло к Олечке [3] и, отчасти, к Лизе [4] , Бориной внучке. Олечка женщина добродушная, но безалаберная, и жизнь Бориса Михайловича пошла по совсем другим кочкам и ухабам, чем при жизни жены. Но легкое его тельце переносит все превратности пути с привычной терпеливостью, а голова все так же неустанно совершает аскетические подвиги. Только иной раз, когда могучий, унаследованный от бабушки норов Лизы приводит семью на край пропасти, Борис Михайлович теряет равновесие. Как все люди, считающиеся холодными, он любит горячо, всем существом двух — трех близких. Так любил он сына Диму [5] , пропавшего без вести на войне, так же болеет он душой за внучку. И как мальчик, рассказывает о своих горестях близким. И чисто, и беспомощно, и просто, что особенно поражает, когда видишь, как нелепо и страшно запутаны его семейные дела. Сейчас все несколько упростилось. Стало полегче. Его снова позвали в Пушкинский Дом старшим научным сотрудником. Словно проснувшись, припомнили, что он один из лучших текстологов, если не лучший, во всей стране. Его статьи стали печатать в журналах, как ни в чем не бывало. А он? Как и все эти самые страшные годы, работает, не разгибая спины. Перед ним чернильница, вделанная в отполированный, сверху плоский, по бокам неправильной формы обломок дерева, источенного червем. Медная дощечка подтверждает, что взято дерево из фрегата «Паллада», поднятого со дна такой-то бухты, тогда-то. Книги с множеством закладок высятся вокруг рабочего места посреди стола. Книги на этажерке возле стола. Коробка с множеством карточек. Книги, книги, книги. Вот уже больше года, как переехали Эйхенбаумы с Канала Грибоедова на Малую Посадскую, но книги еще не разложены в подобающем порядке. На столике проигрыватель. Эйхенбаум страстно любит музыку и собрал такое множество долгоиграющих пластинок, что и на них пришлось завести карточный каталог, в особой карточной коробке. Слушает он музыку с наслаждением. В последнее время все заводит Десятую симфонию Шостаковича, по нескольку раз, часть за частью. Слушает и думает.
[3]
Эйхенбаум Ольга Борисовна (р. 1912) — дочь Б. М. Эйхенбаума.
[4]
Апраксина (Даль) Елизавета Алексеевна (р. 1937) — внучка Б. М. Эйхенбаума.
[5]
Эйхенбаум Дмитрий Борисович (1922–1943) — сын Б. М. Эйхенбаума, погиб на фронте.
Эрмлер Фридрих Маркович [0] всю свою жизненную силу тратит на то, чтобы доказать себе и другим, будто бы все идет правильно. Если и жалуется, то исключительно на свои болезни. Один из заметнейших деятелей кинематографа, придавших ему нынешнее лицо. Объяснителей. «Все правильно! Ах, до чего же мудро! Матушки, как масштабно. А вы-то думали…» В наружности — что-то нежное, [1] миловидное. Рассказывать любит. Предварительно улыбнется, склонив голову на плечо, помолчит, словно собираясь с мыслями, и красноречиво и обстоятельно изложит: либо как надо работать с актерами, и как он это умеет, либо помянет свое прошлое, либо как, откуда и кто удалял ему полип. Живет непросто. Нет ему покоя ни в работе, ни дома! Не хочется только рассказывать. Жизнь невыносимая, а он: все отлично, все правильно, кроме здоровья. И во всем просвечивает огонь той самой любви, которая так трогательна в молодых матерях и так раздражает, когда направляет ее человек на самого себя.
[0]
Эрмлер Фридрих Маркович (1898–1967) — кинорежиссер.
Эльзон Давид Фроимович (р. 1908) — главный администратор, затем директор Театра комедии с 1942 по 1950 г.
[1]
Львин Яков Филиппович (р. 1907) — зам. директора Театра комедии с 1942 по 1951 г.
Следующая фамилия Эльзон. [0] Это театральный администратор. Я познакомился с ним в Сталинабаде, приехав на работу в Театр комедии. Все администраторы либо рассеянны, либо задумчивы до рассеянности. То ли они думают, как что добыть, то ли боятся, не придется ли ответить за добытое, и обдумывают ответы. Работа нервная. Не добудешь — сорвется постановка, добудешь — сам вот — вот сорвешься. Тут есть о чем глубоко задуматься. Исключение составляют администраторы с душой могучей, например, Львин [1] . Он не имеет никаких иллюзий относительно законности и носителей закона, и глаза его глядят невинно, светло, непроницаемо. Эльзон же задумчив. Часто небрит — до того ли? Вежлив — редчайшее свойство у людей его профессии. Имеет уважение к людям, создавшим себе имя в искусстве или науке, иной раз бескорыстное. Жизнь, неразборчивая в выборе приемов, грубо подшутила над ним. Он глух. Это еще ладно. Но и жена его глуха! Он для нее в гостинице «Москва» приделал к телефону усиленный звонок. Ну, а в целом — человек работящий, добрый, застенчивый, простой.
Ю
Буду продолжать роман «Телефонная книжка», приближающийся к концу.
Юстус Антонина Венедиктовна. [0] Это слепая сестра композитора Пушкова [1] . Высокая, в темных очках, скрывающих запавшие глаза. Она сочиняет сказки, диктует их секретарше. Недавно вышла книжка ее в Детгизе [2] . Я бываю у Антонины Венедиктовны изредка. Со своей холодной благожелательностью и вечной слабостью я не в силах отказать, когда она просит помочь ей. И там, где добрый по — настоящему человек испытывал бы жалость, живое сочувствие — я только терплю, как под дождем. За долгое время нашего знакомства узнал я всю ее жизнь. И словно живого представляю себе ее мужа, ледяного и уверенного в себе адвоката. Услышал печальную повесть о ее ребенке, умершем еще грудным, о смерти мужа. Несколько раз за многие годы знакомства появлялась надежда, что Филатов [3] вернет ей зрение. Она повредила глаза, раскрашивая анилиновой краской шарфы. Раздражение лечили дезинфецирующими средствами неопытные врачи и вызвали ожог, приведший к слепоте. Но и Филатов ничего не мог сделать. И единственное утешение осталось у старухи (сейчас ей за семьдесят) — сочинять сказки, ждать ответа из редакций, разговаривать со мной о своих работах и о своей жизни. И вот я сижу у ее кресла. Лица моего Антонина Венедиктовна видеть не может, но я не позволяю себе по некоей рассудочной честности зевать или показывать утомление. Комната невелика. Влево от меня во всю стену картина, вероятно, сороковых — пятидесятых годов, старательно выписанная, без признака мазков. Густая зелень, домик, празднично одетая крестьянская девушка, глядя на меня несколько испуганными черными глазами, выходит из калитки, вероятно, собралась в церковь. Над кроватью Антонины Венедиктовны — «Тургенев на охоте», «Сталин и Ворошилов». Иконка в углу. Я сижу и слушаю. Труднее всего, когда горемыка со всей женской несправедливостью принимается излагать мне положение своих семейных дел. Ей чудится, что ее обижают.
[0]
Юстус (рожд. Пушкова) Антонина Венедиктовна — сказочница.
[1]
Пушков Венедикт Венедиктович (1896–1971) — композитор, педагог.
[2]
Книжка Юстус «Боб хвастун. Сказки», Л., 1956.
[3]
Филатов Владимир Петрович (1875–1956) — офтальмолог и хирург.