Тень железной руки

Карпов Илья Витальевич

— И оглобля сломала тебе рёбра. Да, судя по всему, мы встретились вновь.

— Вот ведь… — Вайс изумлённо ругнулся по-анмодски. — Как же тебя звали… Дорий, Дарий…

— Дормий, — подсказал тот. — А твоего имени я не знаю. Не думал, что мы встретимся вновь.

— Вайс, Рихард Вайс, — он сел и тут же ощутил давящую боль в животе. — Дьявол! Кажись, припоминаю, что за дерьмо со мной приключилось… Чёртов Карл, король… Жижа эта… Погоди, так значит, ты меня снова исцелил?

— Не я, мой господин, Холар. Отец милосердия, которого этот город так

незаслуженно забыл.

— А ты, стало быть, пришёл им напомнить?

Дормий пожал плечами.

— Владыка привёл меня в Энгатар. Люди здесь истосковались по надежде, состраданию, доброму слову. Я видел это в их глазах, когда вещал слово Холара на площади у храма. Но нести Его волю долго мне не пришлось, вскоре меня арестовали и повели к матриарху. Я пытался воззвать к её благоразумию, но эта девушка… Её лицо, её сердце — они будто выкованы из стали умелым, но жестоким кузнецом.

— Да уж, видел эту девицу. Смотришь — вроде даже ничего, но этот взгляд… И мордашка будто маска стальная, не встречал ещё таких. Это вот ей ты рассказывал о милосердии? — усмехнулся Вайс.

— Да, — Дормий печально вздохнул. — А после, когда я сказал, что Холар избрал меня проводником своей воли, меня отвели к королю. Его величество потребовал немедленно продемонстрировать мою, как он выразился, силу. Но ведь это не сила, это дар! Привели несчастного, которого лишили языка, и король велел мне исцелить его. Увы, когда я воззвал, Холар не ответил мне.

— Должно быть, его величество, был не в восторге.

— Он разгневался и угрожал мне казнью за ересь, — Дормий усмехнулся. — Не знал, что «Постулаты» теперь считаются ересью, а ведь я лишь успел процитировать их, когда меня арестовали. Потом из темницы привели господина в дорогих одеждах, он страдал болезнью ног.

— Гниль? Не мудрено. Здесь сыро, как… Ладно, не при священнике.

— Да. Король называл несчастного лордом Кавигером, а мне велел исцелить его ноги. К счастью, на сей раз Холар смилостивился. Видел бы ты лицо этого человека.

— Наверное, не хуже, чем моя рожа, когда ты срастил мне рёбра и заштопал грудь одним прикосновением.

— Повторяю, это сделал не я.

— Да, помню, Отец милосердия, добрый и славный. И что же, король не отпустил тебя даже после такого представления?

— Увы. Он был удивлён, даже изумлён, но сказал, что сейчас не время для идей, которые несла моя проповедь. Потому и приказал оставить меня здесь, в темнице. К слову, вёл меня сюда весьма примечательный юноша. Его невозмутимое лицо было обезображено страшным ожогом, но в глазах стояла поистине бездонная скорбь. Удивительно, как взгляд столь юных глаз, может быть исполнен настолько глубокой печалью.

— Я не столь хорош в энгатском, чтобы понять все эти мудрёные метафоры, — поморщился Вайс. — Прошу, Дормий, попроще, мне и без того дерьмово.

— Понимаю, исцеление от яда не прошло бесследно. И всё же я поражён, что отец милосердия спасает тебе жизнь вот уже во второй раз. Должно быть, тебе предстоит совершить нечто важное.

— А может,

это всё случайно? Ну, какая такая судьба может быть предназначена мне? Сейчас я поверю лишь в то, что мне суждено сдохнуть от голода в этом каменном мешке, если, конечно, не сойду с ума раньше, чем боги приберут меня к себе. Тебе же, что ещё хуже, придётся на это смотреть, и поверь, зрелище не из приятных. Видал такое…

— Нет, — неожиданно твёрдо сказал Дормий. — Такое не происходит просто так. Холар не случайно избрал меня проводником своего милосердия, я не случайно нашёл тебя на пепелище и уж точно мы не случайно встретились именно здесь и сейчас.

— Если твои слова означают, что мы оба здесь не сдохнем, и я вновь увижу дочку, то я готов поверить во что угодно, — усмехнулся Вайс.

Где-то вдали раздался лязг и скрип металла, за которым последовал звук тяжёлых приближающихся шагов. Наконец, перед решёткой камеры предстал сир Гильям Фолтрейн, тот мерзкий тип с зализанными набок волосами, который и притащил Вайса сюда.

— Гляжу, очнулся, — ухмылка не прибавила ему красоты, а безжизненные рыбьи глаза поблескивали в неровном свете лампы. — На. Его величество велел вас покормить.

С этими словами, рыцарь бросил ломоть хлеба под ноги и пнул его так, что тот оказался по ту сторону прутьев. Судя по звуку, с которым катился хлеб, он был немногим мягче каменного пола темницы.

— Водички бы, — буркнул Вайс, взвесив ломоть на ладони.

— А я думал, ты вдоволь нахлебался, — ухмылка на лице сира Гильяма стала шире, обнажив зубы. — Ваша кормёжка — забота не моя, а тюремщика. Его величество послал меня к тебе, лысый. Пояснить, зачем тебя швырнули в камеру к святоше, а не в помойную яму подыхать.

— Наверное, я очень красивый и приглянулся его величеству. Да и тебе, вижу, небезразличен, — Вайс собрал всё ехидство и кокетливо подмигнул рыцарю. — Этот шрам у тебя на щеке очень подходит под цвет глаз. Наверное, его тебе какая-нибудь красотка оставила?

Гильям Фолтрейн плюнул меж прутьев решётки, метя в Вайса, но промахнулся.

— Не обольщайся, — процедил рыцарь. — Ты нужен королю хлебать ту муть, что варит ригенский алхимик. А ты, — он указал пальцем на Дормия, — делать так, чтоб лысый не сдох раньше времени. Что с вами будет в случае отказа, думаю, говорить не надо. Как ты тогда сказал, священник, его время ещё не пришло? Вот как придёт, так я его и убью. Лично.

— Когда-нибудь я возьму острый нож и срежу ухмылку с твоего лица, — проговорил Вайс на анмодском, глядя сиру Гильяму прямо в глаза.

— Шипи сколько влезет, лысый, — высокомерно ответил тот. — Никогда не поздно и тебе отрезать язык. Когда его величество добьётся своего, так, пожалуй, и сделаю, прежде чем прикончить. Вы, имперские свиньи, мне всегда были противны, а теперь вами замок просто кишит. Ты, вонючий старикашка алхимик со своим мягкотелым братцем. Хотя девка, конечно, неплоха. Ну, имперские девки только для одного и годятся, хе-хе…