Том 3. Поэмы 1905-1922

Хлебников Велимир

3

Спросить ли мне вас, люди, что вы, Думая, мня о бывалом? А вместе со мною готовы Идти по духовным подвалам? Орел, клювом бровь возьми, Лоб морщинами надми, Рот усмешкою сожми! С незнакомыми людьми Я сошел на дно ступенек, И Гапон – мой современник. Он друзьями был задушен, Мертвым строкам не послушен.

4

Тот священник, тело скорчив, Замолчал, быв разговорчив. Перья их без передышки Записные чертят книжки. И поспешно невпопад Им дает чернила ад. Резкий в прописи скачок, У друзей ищи крючок! В их глазах читай: быть может, Уж

последний вечер прожит.

5

Итак, подвал… Отнюдь не тот, Где родич волка щерит рот, А внизу стоят передники, Там и ты, и собеседники, Где славу с грязного крыльца Взирают маски наглеца, И где с предутренней пощечиною Прославлен сумрак позолоченный.

6

Порой лицо весельем пьяно, И круль ворон грохочет рьяно. Я там бывал. Зачем, зачем? – меня вы спросите. Чтобы пробор вам закивал, Ему едва зрачки вы скосите. Была там часто в лицах новость, На взорах жила нездоровость. Навек расстаться с ней обеты Иль буду завтра здесь. Приметы: Кто хочет рано поседеть, Да утра должен в ней сидеть. [А вот тот стол, сижу там я И славой потные друзья.]

7

Пронес бы Пушкин сам глаз темных мглу, Занявши в «Собаке» подоконник, Узрел бы он: седой поклонник Лежит ребенком на полу. А над врагом, грозя уже трехногим стулом, С своей ухваткой молодецкой, Отец «Перуна», Городецкий Дает леща щекам сутулым.

8

Воздушный обморок и ах, Турчанки обморока шали, Стучит кулак в воротниках, Соседи слабо не дышали. А «будем как солнце», на ножках качаясь, Ушел, в королевстве отчаясь, И на лице его печать О том, что здесь лучше б молчать. С своей бородой золотой Он ставит точку с запятой. Тогда мы, ближнее любя, Бросали ставку на себя. Раскрыта дверь. Как паровоз, Дохнули полночь и мороз. Глубокий двор. Уже тулуп Звенит, громыхая ключом. Там веселятся люди – глуп, Кому не все лишь нипочем.

9

Итак, в подвале моей души Мой скудный светоч не туши. На дланях чьих итог мозоль Позднее скажет: ты король. В зеленой чарке королеву Найдя, вернется он к напеву. Но мы бывали там, зане Красивы трупы на стене. Одежд небесные цвета! Не те лета, страна не та! Пусть воротники воздушны и стоячи, Помяты вожжами от клячи. Не то цветок, не то кистень Бросал на все кудряво тень.

10

Старея над головоломкой Вопроса сложного порой, Столкнетесь с чванной незнакомкой, Трусишка разум за горой. Скрытый черных кружев складкой Водопад слетает гладкий. И нежных ручек худоба. Склоняя: я раба, раба, Обвила кружева скоба. А воздух черный, теневой Обвеян умной синевой Иначе пустенькой беседы, Не без притязаний на победы.

11

Сей головастик сажи белой Метели узкой утюга, Кичась, сидит, бросая смело Паза на гордого врага, Летит усталый к небу вздох, Кипит жемчужной змейкой пена, Сукна сверкает черный мох, Шипит багряное полено. И битвой горлам серебристым, Покрытый слабою бумагой, Шипит стакан, наполнен истым Безумьем песни. Пей, отвага! О, люди, люди, я вчера Вернул волшебный скрип пера.

12

Как много отдал я приказов Всегда без подписи моей Внимали им Нева и Азов, Но доброхотно без цепей. Теперь даем приказ вселенной То делать ей, что та захочет, Я буду

длить обыкновенный Сон, пусть мне жребий ножик точит, Пусть горло им уже щекочет. Так я <нрзб.> откровенный.

13

Есть масти грубые лжецов, Для них ты то Олег и Вещий, То ты в толпе из тех ецов, Кто здесь не вхожи: слишком вещи. Журчит багровый уголек, Он слезка солнечной судьбы. И по-немецки пел кулек: Я есмь, я есмь, я был. Из храма Мы вынем р и вставим ель. Для хлама Нужный свиристель. В его груди оставив коготь, Мы больше его не будем трогать. К нему не ведаю вражды, Мне чувства темные чужды.

14

Сюда нередко вхож и част Пястецкий или просто Пяст. В его убогую суму Бессмертье бросим и ему, Хотя (Державина сюда!) Река времен не терпит льда. Я в настроеньи Святослава Сюда вошел кудрями желтый. Сказал согнутый грузом его нрава Я самому себе: тяжел ты. Число сословий я умножил, Назвав людей духовной чернию; И тем удобно потревожил Досуг собрания вечерний. А впрочем, впрочем взятки прочь, Я к милосердию охочь. Здесь чепуху, там мелют вздор, Звенит прибор, блестит пробор. Да, видя плащ простолюдина, Не верят серому холсту, Когда с угрозой господина Вершками мерит он версту. Его сияющие латы, Порой блеснув через прореху, Сулят отпор надежный смеху И мщеньем требуют отплаты. Так просто он бесспорно мой. А утром, утром путь домой.

15

Чернеет камень, покрытый пухом, Из камня сосны начеку. И к молний звонкому звонку Ночной извозчик чуток ухом. В простынях льда Пятно зеленое. Мы навсегда В тебя влюбленные. И утро освещало медность небес. А в спутнице бедность – не бес. С суровоусой страны входы Изящновыйного моста, И солнце в венке непогоды Сюда наклоняет уста. Прекрасен избранный из ста, Он на могилу свежевскопанную. На книгу, пальцами растрепанную, Лицом усталым пусть походит, В нем есть то, что нами водит. Зелен и кругол Искусства храм. Оскомин угол. Живу я там.

16

Забыв вселенную, живем мы, Воюя с властью вещества, Полны охальства и истомы, В могучих латах озорства. Утратил вожжи над собой Я в этот год, забывши, кто я. Но поздно, поздно бить отбой, Пускай прикроют песни Ноя. Носатый бес отворит двери, И вас засыпет град вопросов. Отвечу я: по крайней мере, Я буду с ней обутым в осень. Устало я уж в кресло сел, А бес расспросом беспокоил, Права быть глупостью присвоил И тем порядком надоел. Я со стены письма Филонова Смотрю, как конь усталый, до конца. И много муки в письме у оного, В глазах у конского лица. Свирепый конь белком желтеет, И мрак залитый им густеет, С нечеловеческою мукой На полотне тяжелом, грубом Согбенный будущей наукой Дает привет тяжелый губам.

17

Листок немецкий проворно тычет Мне носатая. Проклятый год! Чугунный рок рожденных кличет Для этих сплетен и невзгод. Решетки окон. Златовеет Живот чудовища соседнего. Мороз был умным, он умеет Бельмо соткать в глазу последнего Еще не мертвого окна Узором снежным волокна. Но что ж, довольно на сегодня, Был гроба сводом этот сводня. Пока, пока же помолчим, Позднее в крышку застучим. Порой под низкой крышкой гроба Твердим упорно: о, зазноба!