Том 3. Поэмы 1905-1922

Хлебников Велимир

<7>

Я задел нечаянно локтем Косы, сёстры вечернему ворону, А мост царапал ногтем Пехотинца, бежавшего в сторону. Убийцы, под волнами всхлипывая, Лежали, как помосты липовые. Чесала гребнем смерть себя, Свои могучие власы, И мошки ненужных жизней Напрасно хотели ее укусить.

<8>

Девы и юноши, вспомните, Кого мы и что мы сегодня увидели, Чьи взоры и губы истом не те, А ты вчера с позавчера, увы, дели! Горе вам, горе вам, жители пазух, Мира и мора глубоких морщин, Точно на блюде, на хворях чумазых, Поданы вами горы мужчин. Если встал он, Принесет ему череп «Эс», Вечный и мирный, жизни первей! Это смерть идет на перепись Пищевого довольства червей. Поймите, люди, да есть же стыд же, Вам не хватит в Сибири лесной костылей, Иль позовите с острова Фиджи Черных и мрачных учителей И

проходите годами науку, Как должно есть человечью руку. Нет, о друзья! Величаво идемте к Войне-Великаньше, Что волосы чешет свои от трупья. Воскликнемте смело, смело как раньше: «Мамонт наглый, жди копья! Вкушаешь мужчин а 1а Строганов». Вы не взошли на мой материк! Будь же неслыхан и строго нов Похорон мира глухой пятерик Гулко шагай и глубокую тайну Храни вороными ушами в чехлах, Я верю, я верю, что некогда «Майна!» Воскликнет Будда или Аллах. Белые дроги, белые дроги, Черное платье и узкие ноги. Был бы лишь верен, вернее пищали с кремнями, мой ум бы, Выбрал я целью оленя лохматого. За мною, Америго, Кортец, Колумбы! Шашки шевелятся, вижу я мат его!

<9>

Капает с весел сияющий дождь, Синим пловцом величая. Бесплотным венком ты увенчан, о вождь! То видим и верим, чуя и чая. Где он? Наши думы о нем! Как струи, огни без числа, Бесплотным и синим огнем Пылая, стекают с весла. Но стоит, держа правило, Не гордится кистенем. И что ему на море мило? И что тосковало о нем? Какой он? Он русый, точно зори, Как колос спелой ржи, А взоры – это море, где плавают моржи. И жемчугом синим пламена Зажгутся опять как венок. А он, потерявший имёна, Стоит молчалив, одинок. А ветер забился все крепче и крепче, Суровый и бешеный моря глагол! Но имя какое же шепчет Он, тот, кому буря престол? Когда голубая громада Закрыла созвездий звено, Он бросил клич: «Надо, Веди, голубое руно!»

<10>

И люди спешно моют души в прачешной, И спешно перекрашивают совестей морды, Чтоб некто, лицом сумасшествия гордый, Над самым ухом завыл: «Ты ничего не значишь, эй!» И многие, надев воротнички, Не знали, что делать дальше с ними: Встав на цыпочки, повесить на сучки Иль написать обещанное имя.

<11>

Котенку шепчешь: «Не кусай». Когда умру, тебе дам крылья. Уста напишет Хокусай, А брови – девушки Мурильо.

<12>

Табун шагов, чугун слонов! Венки на бабра повесим сонно, Скачемте вместе, Самы и Самы, Нас много – хоботных тел. Десять – ничто. Нас много – друзей единицы. Заставим горлинок пушек снаряды носить. Движением гражданина мира первого – волка Похитим коней с Чартомлыцкого блюда. Ученее волка (первого писаря русской земли) Прославим мертвые резцы и мертвенную драку Шею сломим наречьям, точно гусятам, Нам наскучило их «га-га-га»! Наденем намордник вселенной, Чтоб не кусала нас, юношей, И пойдем около белых и узких борзых С хлыстами и тонкие. Лютики выкрасим кровью руки, Разбитой о бивни вселенной, О морду вселенной. И из Пушкина трупов кумирных Пушек наделаем сна. От старцев глупых вещие юноши уйдут И оснуют мировое государство Граждан одного возраста.

<13>

Одетый в сеть летучих рыб, Нахмурил лоб суровый бог рыб. Какой-то общий шум и шип, И, точно красный выстрел, погреб. За алым парусом огня Чернеют люди и хлопочут. Могил видением казня, Разбой валов про смерть пророчит. И кто-то, чернильницей взгляда недобрый, Упал, плетнем смерти подняв свои ребра, Упав, точно башен и пушек устав. Вот палуба поднялась на дыбы, Уже не сдержана никем. Русалки, готовьте гробы! Оденьте из водорослей шлем, От земли печальной вымыв, И покройте поцелуями этот бледный желтый воск кости. А на небе, там, где тучи, Человеческие плоскости Ломоть режут белых дымов. Люди, где вы? Вы не вышли Из белой праотцев могилы, И только смерть, хрипя на дышле, Дрожит и выбилась из силы. Она устала. Пожалейте Ее за голос «куд-кудах»! Как тяжело и трудно ей идти, Ногами вязнет в черепах. Кто волит, чтоб чугунный обод Не переехал взоров ласточки, Над тем качнулся зверский хобот И вдруг ударил с силой вас тоски. И бьет тяжелою колодой Он оглупевшего зверка, И масти красною свободой Наполнят чашу, пусть горька.

<14>

Свобода приходит нагая, Бросая на сердце цветы, И мы, с нею в ногу шагая, Беседуем с небом на «ты». Мы, воины, строго ударим Рукой по суровым щитам: Да будет народ государем Всегда, навсегда, здесь и там! Пусть девы споют у оконца, Меж песен о древнем походе, О верноподданном Солнца Самодержавном

народе.

<15>

Эта осень такая заячья, И глазу границы не вывести Осени робкой и зайца пугливости. Окраскою желтой хитер Осени желтой житер. От гривы до гребли Всюду мертвые листья и стебли. И глаз остановится слепо, не зная, чья – Осени шкурка или же заячья?

<16>

Вчера я молвил: «Гулля, гулля!» И войны прилетели и клевали Из рук моих зерно. И надо мной склонился дёдер, Обвитый перьями гробов, И с мышеловкою у бедер, И мышью судеб меж зубов. Крива извилистая трость И злы синеющие зины. Но белая, как лебедь, кость, Глазами зетит из корзины. Я молвил: «Горе! Мышелов! Зачем судьбу устами держишь?» Но он ответил: «Судьболов Я и волей чисел – ломодержец». И мавы в битвенных одеждах, Чьи кости мяса лишены, И с пляской конницы на веждах, Проходят с именем жены. Крутясь волшебною жемжуркой, Они кричали: «Веле! Веле!» И к солнцу прилепив окурок, К закату призраком летели. А я червонною сорочкой Гордился, стиснув удила,– Война в сорочке родила. Мой мертвый взор чернеет точкой.

<17>

Узнать голубую вражду И синий знакомый дымок, Я сколько столетий прожду? Теперь же я запер себя на замок. О боги! Вы оставили меня И уж не трепещете крылами за плечами, И не заглядываете через плечо в мой почерк. В грязи утопая, мы тянем сетьми Слепое человечество. Мы были, мы были детьми, Теперь мы – крылатое жречество. Уж сиротеют серебряные почки В руке растерянной девицы, Ей некого, ей незачем хлестать! Пером войны поставленные точки И кладбища большие, как столица, Иных людей иная стать. Где в простыню из мертвых юношей Обулась общая земля, В ракушке сердца жемчуг выношу, Вас злобным свистом жалейки зля. Ворота старые за цепью, И нищий, и кривая палка, И государства плеч (отрепье) Блестят, о умная гадалка!

<18>

Воин! Ты вырвал у небес кий И бросил шар земли. И новый Ян Собеский Выбросил: «Пли!» Тому, кто Уравнение Минковского На шлеме сером начертал, И песнезовом Маяковского На небе черном проблистал.

<19>

Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал И послушно скакал Очарованный гад В кольцах ревности И змея плененного пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли все зорче и зорче Шиповники солнц понимать, точно пение. Кто череп, рожденный отцом, Буравчиком спокойно пробуравил И в скважину надменно вставил Росистую ветку Млечного Пути, Чтоб щеголем в гости идти. В чьем черепе, точно стакане, Была росистая ветка черных небес, И звезды несут вдохновенные дани Ему, проницавшему полночи лес. Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, – Мой перстень неслыханных чар – Тебе говорю: Ты! Ты вспыхнул среди темноты. Так я кричу, крик за криком, И на моем каменеющем крике Ворон священный и дикий Совьет гнездо и вырастут ворона дети, А на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий! Блаженна стрекоза, разбитая грозой, Когда она прячется на нижней стороне Древесного листа. Блажен земной шар, когда он блестит На мизинце моей руки!

<20>

Страну Лебедию забуду И ноги трепетных Моревен. Про Конецарство, ведь оттуда я, Доверю звуки моей цеве. Где конь благородный и черный Ударом ноги рассудил, Что юных убийца упорный, Жуя, станет жить, медь удил. Где конь звероокий с волной белоснежной Стоит, как судья у помоста, И дышло везут колесницы тележной Дроби преступные, со ста. И где гривонос благородный Свое доверяет копыто Ладони покорно холодной, А чья она – всеми забыто. Где гривы – воздух, взоры – песни, Все дальше, дальше от ням-ням! Мы стали лучше и небесней, Когда доверились коням. О, люди! Так разрешите вас назвать! Жгите меня, Но так приятно целовать Копыто у коня: Они на нас так непохожи, Они и строже и умней, И белоснежный холод кожи, И поступь твердая камней. Мы не рабы, но вы посадники, Но вы избранники людей! И ржут прекрасные урядники, В нас испытуя слово «дей!» Над людом конских судей род Обвил земной шар новой молнией. Война за кровь проходит в брод. Мы крикнем: «Этот дол не ей!» И черные, белые, желтые Забыли про лай и про наречья. Иной судья – твой шаг, тяжел ты! И власть судьи не человечья. Ах, князь и кнезь, и конь, и книга Речей жестокое пророчество. Они одной судьбы, их иго Нам незаметно, точно отчество.