Том 38. Полное собрание сочинений.

Толстой Лев Николаевич

— Дло только въ томъ, чтобы признать незаконность, преступность земельнаго рабства, такъ же какъ въ 50 годахъ была признана преступность крпостного рабства, а какъ только это будетъ признано, найдутся и средства исполненія. Къ счастью, ото уже начинаетъ признаваться лучшими людьми нашего круга, какъ это было по отношенію крп[остного] права, главное же съ особенной силой, вызванной страданіями, несравненно большими, чмъ при крп[остномъ] прав, страданіями всего порабощеннаго народа. II страданія, вызванныя теперешнимъ безличнымъ рабствомъ земельнымъ, не могли по быть больше тхъ, которыя вытекали изъ крп|остного] права. Тамъ⁴²⁴ крпостные были связаны съ владльцами, владлецъ если не сострадалъ, то видлъ въ раб орудіе труда и⁴²⁵ изъ боязни потерять, поддерживалъ его. Теперь же рабовладльцу все равно, онъ и не знаетъ раба, пропадетъ одинъ, сейчасъ явится на его мсто другой. Пропадай пропадомъ, кто попало, я не виноватъ, я только владлецъ собственности, священной собственности. Въ этомъ весь ужасъ теперешняго положенія.

Старичокъ все больше и больше горячился.

—

Ужасъ теперешняго положенія въ томъ,⁴²⁶ что въ оправданіе себя говорятъ: Европа, посмотрите на Европу. Ахъ, Европа, Европа, которой намъ тычутъ въ глаза, которой наше правительство по бдности своей мысли считаетъ нужнымъ подражать. Такъ сейчасъ, когда земельный вопросъ такъ назрлъ, что требуетъ ршенія, мы ничего не умемъ выдумать, какъ законъ 9 ноября, разрушающій вковые устои русской общины, стирающiйся разрушить въ сознаніи народа, признающемъ общей принадлежность земли всему народу, имющій только одну цль — разорить народъ, привить ему соблазнъ земельной исключительной собственности. Все только для того, чтобы этотъ вашъ графъ съ 10-ю тысячами десятинъ могъ бы сказать мужику, у котораго пять десятинъ: у тебя пять десятинъ, а у меня 10-ть тысячъ — мы одинаково собственники. Европа? Прельщать насъ. можетъ въ Европ только до высшей степени совершенства доведенное фарисейство. Грабятъ въ Европ, какъ и у насъ и такъ же, какъ у насъ длятъ награбленную добычу между капиталистами, землевладльцами, чиновниками и точно такъ же нтъ ограбленнымъ другого выхода изъ своего положенія, какъ участіе въ грабительств — переходъ въ сословіе грабителей, что и совершается, такъ что почти невозможно разобрать, кто кого грабитъ. Разница между нами и Европой только та, что тамъ условія государственной и общественной жизни такъ сложны, такъ запутаны, что уже трудно, почти невозможно разобрать, кто кого грабитъ. У насъ же, какъ ни стараются въ министерствахъ и Думахъ завести то же устройство, еще, слава Богу, видно, простымъ глазомъ видно, кто кого и какъ грабитъ. У насъ еще видно по крайней мр тому, у кого есть глаза, чтобы видть, а главное видно мужикамъ, которые если бы и не видли, чуяли бы это своими боками, кто главные воры и грабители. Мужики твердо знаютъ, что не у васъ украли деревья въ лсу, а вы и ваши родители вками обворовывали сотни тысячъ людей, и то, что у какого-то тамъ графа уничтожили его персики или что то тамъ такое, такъ если счесть все то, что уничтожилъ этотъ графъ жизней людскихъ, стариковскихъ, дтскихъ, женскихъ отъ недостатка соотвтствуюіцей пищи, отъ сверхсильнаго труда, которые терпли нсколько поколній люди отъ того, что данная имъ, какъ и всмъ людямъ, Богомъ земля была отнята отъ нихъ. А вы говорите про преступниковъ крестьянъ. Вотъ кто преступники.

Тутъ все смшалось, я не помню послдовательно, что было посл этихъ словъ. Помню только, что посл этого старичокъ заговорилъ совсмъ другое и совершенно другимъ и не прежнимъ строгимъ, а тихимъ внутреннимъ голосомъ.

— Милые мои, — заговорилъ онъ, вы не обижайтесь, а подумайте, ради Бога подумайте объ этомъ дл, о своей душ подумайте. Вдь это не шутка, а страшное дло. Вы только подумайте, что они должны испытывать, т люди, которыхъ вы не только не жалете, но еще и осуждаете. Что должны испытывать эти люди, глядя на эту вашу жизнь, съ вашими тенисами, парками, конными заводами, дворцами, какъ этотъ, съ всей вашей безумной роскошью? Вдь они не могутъ не знать, что вся эта роскошь существуетъ потому, что они своими жизнями поддерживаютъ ее, а поддерживаютъ ее только потому, что вы отняли у нихъ ихъ достояніе — данную всмъ намъ равно Богомъ землю. А что земля Божья, они такъ же хорошо знаютъ, какъ то, что солнце каждый день всходитъ и заходитъ, и знаютъ не такъ, какъ мы, по разсужденіямъ, а знаютъ своими боками. Знаютъ потому, что какъ только у нихъ отберутъ землю, они должны работать то, чего имъ не нужно, или умирать съ семьями съ голоду. Подумайте, какое должно быть ихъ смиреніе, терпніе, незлобивость, если они, зная все это, прододжаютъ, милліоны и милліоны ихъ, нести свою тяжелую жизнь, только изрдка вырубая десятки деревъ, выросшихъ на земл, которая принадлежитъ имъ больше, чмъ вамъ. Подумайте объ этомъ, оглянитесь на себя и поймите величіе этого народа и поклонитесь ему и попросите его прощенія. А не говорите, что вы хотите устроить его по образцу несчастной, развращенной Европы. Нтъ, милые мои братья, сестры, поймемъ свой грхъ, покаемся въ немъ.

Старичокъ хотлъ говорить еще, но тутъ случилось что то безсмысленное, не имющее никакой связи со сномъ, и такое, что какъ это бываетъ во сн, не показалось мн тогда страннымъ, но что я теперь не могу даже вспомнить. И я проснулся и въ воображеніи повторилъ и записалъ кое-что изъ того, что слышалъ отъ говорившаго человка.

О БЕЗУМIИ.

Ce sont des imb'eciles. Un imb'ecile est

avant tout un homme qu’on ne comprend

pas. ⁴²⁷

 

I.

Вотъ уже много мсяцовъ, особенно въ послднее время, что я получаю не мене 2, 3 ежедневно (нынче было три) писемъ, въ которыхъ молодые люди, молодыя двушки пишутъ мн о томъ, что они ршили покончить съ собой, но почему-то обращаются ко мн въ надежд, что я избавлю ихъ отъ этого какимъ-то моимъ совтомъ. Письма эти бываютъ трехъ различныхъ характеровъ. Первый самый обыкновенный: Сельская учительница ради служенія народу желаетъ бросить свои занятія <(она, молъ, не достаточно образована для просвщенія народа)> и итти на курсы. И желаніе ея такъ сильно и такъ благородно, какъ она думаетъ, что она ршила покончить съ собою, если желаніе это не будетъ исполнено. Или восторженный юноша, готовый покончить съ собой, если ему не помогутъ развить свои, какъ онъ чувствуетъ, могучія силы. Или изобртатель, желающій осчастливить человчество, или поэтъ, чувствующій свою геніальность, или двица, желающая умереть или поступить на курсы, или женщина, влюбленная въ чужого мужа, или мужчина, влюбленный въ замужнюю женщину.

Письма различныя по полу, возрасту, положенію, но во всхъ ихъ одна черта, общая всмъ этимъ людямъ. Черта эта — слпой, грубый эгоизмъ,⁴²⁸ не видящій ничего, кром своей персоны. «Повсюду несправедливость, жестокость, обманы, ложь, подлость, развратъ, вс люди дурны кром меня, и потому естественный выводъ, что такъ какъ моя душа слишкомъ возвышенна для этого порочнаго міра или порочный міръ слишкомъ гадокъ для моей возвышенной души, то я не могу больше оставаться въ немъ».

Таковъ первый разрядъ писемъ. Второй разрядъ это письма людей, желающихъ служить народу и не находящихъ способа приложенiя своихъ, очевидно, предполагаемыхъ великихъ силъ. — Человкъ такъ благороденъ, такъ возвышенъ, что не можетъ жить для себя, а желаетъ посвятить свою жизнь на служеніе другимъ, но или не можетъ этого длать, люди мшаютъ ему, или самъ не можетъ почему-то отдаваться этому самоотверженному служенію.

Человка не было никогда. Вдругъ онъ появился и видитъ вокругъ себя весь міръ Божій, солнце, небо, деревья, цвты, животные, люди такіе же, какъ онъ, которые любятъ и которыхъ онъ можетъ любить, и сознаетъ самъ себя съ своими способностями разума и любви, которыя онъ можетъ довести до высшаго совершенства. Все это дано ему откуда-то какъ-то, задаромъ, хотя онъ ничмъ не могъ заслужить этого, и вроятно для чего-нибудь, но онъ и не думаетъ задавать себ этихъ вопросовъ.

Его никогда, никогда не было. И вдругъ онъ сознаетъ себя живущимъ, видитъ весь міръ со всми его радостями: солнцемъ, природой, растеніями, животными, людьми такими же, какъ онъ самъ, привлекающими его къ себ, общающими радость взаимной любви, видитъ возможность такого блага, выше котораго онъ ничего не можетъ себ представить, а онъ говоритъ:

«Все это нехорошо, и мн не нужно всего этого. Я хочу совсмъ другого, гораздо боле важнаго. Я хочу, чтобы у меня было столько же денегъ, какъ и у Ивана Иваныча, или хочу, чтобы Марья Петровна любила меня, а не Семена Иваныча, или чтобъ Семенъ Иванычъ любилъ только меня одну, а никого другого; я хочу, чтобы я могъ или могла выучиться разнымъ наукамъ и за это получить такую бумагу, вслдствіе которой могъ или могла бы ради служенія народу ссть ему на шею. Или, что самое обыкновенное среди такъ называемой интелигентной молодежи, хочу, чтобы я могъ устроить ту республику, которую мы съ Тихоновымъ и Мишинымъ такъ хорошо обдумали въ нашей фракціи.

«Но этого нтъ. А потому весь міръ никуда не годится и долженъ быть уничтоженъ. А такъ какъ я не могу уничтожить міръ, то уничтожу себя. На это есть нашатырный спиртъ, есть вагоны, бгающіе по рельсамъ, есть третьи этажи, есть револьверы. Не хочу жить. Оставайтесь одни безъ меня. Нате вамъ».

И это не шутка, а ужасная, страшная правда.

Человкъ ищетъ блага (если онъ живетъ, то ищетъ благо — жизнь есть только стремленіе къ благу). Человкъ ищетъ блага, благо возможно для человка только въ жизни, и вотъ человкъ, окруженный благомъ, для полученія котораго ему нужно только протянуть руку, и даже не протягивать руку, а только не отталкивать того блага, которое даромъ дается ему, и вотъ человкъ этотъ вмсто того, чтобы брать это благо, не только не беретъ его, но уходитъ изъ тхъ условий, въ которыхъ только онъ и могъ получить это благо. Все равно, какъ если бы человкъ, томимый жаждой, зная, что вода есть только въ рк, для того чтобы утолить свою жажду, уходилъ бы отъ того мста, въ которомъ одномъ онъ можетъ получить то, къ чему стремится.

II.

Иногда спрашиваютъ: иметъ ли человкъ право убить себя? Слово право тутъ неумстно. Право только для живыхъ. А какъ только человкъ убилъ себя, онъ вн разсужденій о прав. И потому вопросъ можетъ быть только въ томъ: можетъ ли человкъ убить себя. А что это онъ можетъ, это мы видимъ на дл, видимъ, какъ люди не переставая въ разныхъ видахъ пользуются этой возможностью, убивая себя иногда понемножку, развратомъ, водкой, табакомъ, опіумомъ, иногда, какъ на войн, на дуэляхъ, подвергая себя большой вроятности смерти, иногда же сразу, какъ самоубійцы. Возможность эта убить себя, какъ я думаю, дана человку, какъ спасательный клапанъ. При этой возможности человкъ не иметъ права (вотъ тутъ умстно выраженіе: имть право) говорить, что ему невыносимо жить. Невыносимо жить — такъ убей себя, ты можешь это сдлать, и некому будетъ говорить о невыносимости жизни. Вопросъ, стало быть, не о прав человка убивать себя, а только о томъ, разумно ли и нравственно ли (разумное и нравственное всегда совпадаютъ) длать это? И отвтъ всегда былъ и есть одинъ: что это и неразумно и безнравственно.

Неразумно, во-первыхъ, потому что такъ какъ жизнь вн времени и пространства и потому не можетъ быть уничтожена смертью тла, то, прекращая проявленіе жизни въ этомъ мір, убивающій себя человкъ не можетъ знать, будетъ ли ея проявленіе въ другомъ мір боле ему пріятно, а во-вторыхъ неразумно, потому что, прекращая жизнь въ этомъ мір, человкъ лишаетъ себя возможности извдать и пріобрсти для своего я все то, что оно могло извдать и пріобрсти въ этомъ мір. Кром того, и главное, это неразумно, потому что, прекращая свою жизнь въ этомъ мір изъ-за того, что она ему кажется непріятной, человкъ показываетъ этимъ то, что онъ иметъ превратное понятіе о назначеніи своей жизни, предполагая, что назначеніе ея есть его удовольствіе, а не служеніе тому длу, которое совершается всею жизнью міра. Этимъ же самоубійство и безнравственно: человку дана жизнь только подъ условіемъ его служенія жизни міра, а онъ, воспользовавшись жизнью настолько, насколько она казалась ему пріятной, отказывается отъ служенія ею міру, какъ скоро она стала казаться ему непріятной. А стала казаться она ему непріятной только потому, что онъ не полагалъ благо своей жизни въ томъ, въ чемъ оно дйствительно заключается, a въ томъ, въ чемъ не только нтъ, и не можеть быть блага. Убиваютъ себя люди почти всегда по двумъ причинамъ: или потому что жизнь не даетъ человку того счастія, какого онъ для себя желаетъ, или потому что человку кажется, что жизнь его безцльна, и онъ не можетъ служить міру — служить міру въ той форм, которую онъ избралъ себ. Но и то и другое происходитъ отъ ложнаго представленія о назначеніи жизни.