Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

1927

Гумилев

Путь конквистадора в горах остер. Цветы романтики на дне нависли. И жемчуга на дне — морские мысли — Трехцветились, когда ветрел костер. Их путешественник, войдя в шатер, В стихах свои писания описьмил. Уж как Европа Африку не высмей, Столп огненный — души ее простор. Кто из поэтов спел бы живописней Того, кто в жизнь одну десятки жизней Умел вместить? Любовник, Зверобой, Солдат — все было в рыцарской манере. …Он о Земле

тоскует на Венере, Вооружась подзорною трубой.

1926–1927

Достоевский

Его улыбка — где он взял ее? — Согрела всех мучительно-влюбленных, Униженных, больных и оскорбленных, Кошмарное земное бытие. Угармонированное свое В падучей сердце — радость обреченных, Истерзанных и духом исступленных — В целебное он превратил питье. Все мукой опрокинутые лица, Все руки, принужденные сложиться В крест на груди, все чтущие закон, Единый для живущих — Состраданье, Все, чрез кого познали оправданье, И — человек почти обожествлен.

1926

Дучич

«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой: Лишь в безграничном женщины — граница». Как тут любить? И вот Дубровник снится, Возникший за вспененною кормой. Ах, этой жизни скучен ход прямой, И так желанна сердцу небылица: Пусть зазвучит оркестр, века немой, Минувшим пусть заполнится страница. «Земная дева ближе к небесам, Чем к сердцу человеческому», — сам Он говорит, и в истине той — рана. Как тут любить? А если нет любви, Сверкни, мечта, и в строфах оживи Всю царственность республики Ядрана.

Замок Hrastouec Slovenija

5-IX-1933

Дюма

Дни детства. Новгородская зима. Листы томов, янтарные, как листья. Ах, нет изобразительнее кисти, Как нет изобретательней ума. Захватывающая кутерьма Трех мушкетеров, участь Монте-Кристья. Ты — рыцарство, ты — доблесть бескорыстья, Блистательнейший Александр Дюма. Вся жизнь твоя подобна редкой сказке. Обьектом гомерической огласки Ты был всегда, великий чародей. Любя тебя, как и во время оно, Перед тобой клоню свои знамена, Мишень усмешек будничных людей.

1927

Есенин

Он в жизнь вбегал рязанским простаком, Голубоглазым, кудреватым, русым, С задорным носом и веселым вкусом, К усладам жизни солнышком влеком. Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком В сиянье глаз. Отравленный укусом Змей мятежа, злословил над Иисусом, Сдружиться постарался с кабаком… В кругу разбойников и проституток, Томясь от богохульных прибауток, Он понял, что кабак ему поган… И богу вновь раскрыл, раскаясь, сени Неистовой души своей Есенин, Благочестивый русский хулиган…

1925

Жеромский

Он понял жизнь и проклял жизнь, поняв. Людские души

напоил полынью. Он постоянно радость вел к унынью И, утвердив отчаянье, был прав. Безгрешных всех преследует удав. Мы видим в небе синеву пустынью. Земля разделена с небесной синью Преградами невидимых застав. О, как же жить, как жить на этом свете, Когда невинные — душою дети — Обречены скитаться в нищете! И нет надежд. И быть надежд не может Здесь, на земле, где смертных ужас гложет, — Нам говорил Жеромский о тщете.

1926

Зощенко

— Так вот как вы лопочете? Ага! — Подумал он незлобиво-лукаво. И улыбнулась думе этой слава, И вздор потек, теряя берега. Заныла чепуховая пурга, — Завыражался гражданин шершаво, И вся косноязычная держава Вонзилась в слух, как в рыбу — острога. Неизлечимо-глупый и ничтожный, Возможный обыватель невозможный, Ты жалок и в нелепости смешон! Болтливый, вездесущий и повсюдный, Слоняешься в толпе ты многолюдной, Где все мужья своих достойны жен.

1927

Вячеслав Иванов

По кормчим звездам плыл суровый бриг На поиски угаснувшей Эллады. Во тьму вперял безжизненные взгляды Сидевший у руля немой старик. Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик, Ни стрекотанье ветреной цикады, Ничто не принесло ему услады: В своей мечте он навсегда поник. В безумье тщетном обрести былое Умершее, в живущем видя злое, Препятствовавшее венчать венцом Ему объявшие его химеры, Бросая морю перлы в дар без меры, Плыл рулевой, рожденный мертвецом.

1926

Георгий Иванов

Во дни военно-школьничьих погон Уже он был двуликим и двуличным: Большим льстецом и другом невеличным, Коварный паж и верный эпигон. Что значит бессердечному закон Любви, пшютам несвойственный столичным, Кому в душе казался всеприличным Воспетый класса третьего вагон. А если так — все ясно остальное. Перо же, на котором вдосталь гноя, Обмокнуто не в собственную кровь. И жаждет чувств чужих, как рыбарь — клева; Он выглядит «вполне под Гумилева», Что попадает в глаз, минуя бровь…

1926. Valaste

Инбер

Влюбилась как-то Роза в Соловья: Не в птицу роза — девушка в портного, И вот в давно обычном что-то ново, Какая-то остринка в нем своя… Мы в некотором роде кумовья: Крестили вместе мальчика льняного — Его зовут Капризом. В нем родного — Для вас достаточно, сказал бы я. В писательнице четко сочетались Легчайший юмор, вдумчивый анализ, Кокетливость, печаль и острый ум. И грация вплелась в талант игриво. Вот женщина, в которой сердце живо И опьяняет вкрадчиво, как «мумм».