Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

Варшава

31 янв. 1928 г.

Бриндизи Лео Бельмонту

(Обед в варшавском «Эрмитаже» 6 окт. 1924 г.)

В честь Вас провозглашенье тоста, Поверьте, для меня восторг: Вы — новый Уриэль Акоста! Вы — «ахер», кто шаблон отторг! Воспитаннику Мнемозины, Ее, подругу Аонид, Дочь Эхо, нимфы из долины Пенея, ту, кто озарит Лучом своих созвучий небо, Вы рифму, дочь от бога Феба, Спасали двадцать лет назад, Как даровитый адвокат, От клеветы и от наветов Непоэтических поэтов, [5] — И я отметить это рад… В ту невеселую эпоху Вы дали руку «скомороху» На обывательском арго — Поэту русскому большому, [6] Взглянуть Вы смели «по-иному» На все новаторство его… И оттого, — и оттого, Что Вы, прекрасный чужеземец, Россию лучше россиян Познали, Вы клеймились всеми, Непризнанностью

осиян… Свершали твердо путь свой скользкий Вы вне пространства, вне времен: «Онегин» целиком на польский Не Вами ли переведен? Пред Вами, витязем в увечьях, Склонялись правды короли: Ведь двадцать жизней человечьих От виселицы Вы спасли! [7] И ныне, путь свой завершая, Не по заслугам Вы в тени: Не слишком ли душа большая В такие маленькие дни?… Свой тост за Вас провозглашая, Я говорю: Вы не одни! Не знаю кто еще, но с Вами Я вечно впредь наверняка. И пусть забыты Вы пока, — Вас благодатными словами Почтут грядущие века!

5

С. Андреевский.

6

К. Бальмонт.

7

Лео Бельмонт — известный в Польше адвокат, поэт, критик и обшеств‹енный› деятель.

1924 г.

На смерть Валерия Брюсова

Как жалки ваши шиканья и свист Над мертвецом, бессмертием согретым: Ведь этот «богохульный коммунист» Был в творчестве божественным поэтом!.. Поэт играет мыслью, как дитя, — Ну как в солдатики играют дети… Он зачастую шутит, не шутя, И это так легко понять в поэте… Он умер оттого, что он, поэт, Увидел Музу в проститутском гриме. Он умер оттого, что жизни нет, А лишь марионетковое джимми… Нас, избранных, все меньше с каждым днем: Умолкнул Блок, не слышно Гумилева. Когда ты с ним останешься вдвоем, Прости его, самоубийца Львова… Душа скорбит. Поникла голова. Смотрю в окно: лес желт, поля нагие. Как выглядит без Брюсова Москва? Не так же ли, как без Москвы — Россия?…

Yarnve

l6 окт. 1924 г.

Сергею Прокофьеву

Перевести Эредиа сонеты — Заданье конкурса. Недели три Соревновались в Мюнхене поэты. Бальмонт и я приглашены в жюри. Всего же нас, я помню, было трое И двое вас, воистину живых, Кто этот конкурс, выдумав, устроил, Кто воевал, и Вы — один из них. Кому из вас внимала Карменсита? (У всех своя, и всякий к ней влеком!) Но победил поэта композитор, Причем, оружьем первого — стихом. Я, перечитывая Ваши письма С десятеричным повсеместно «i», Куда искусствик столь искусно втиснул Мне похвалы, те вспоминаю дни. И говорю, отчасти на Голгофе, Отчасти находясь почти в раю: — Я был бы очень рад, Сергей Прокофьев, В Эстийском с Вами встретиться краю.

1927 г.

В блокнот Принцу Лилии

О вы, Принц Лилии, столь белой, Как белы облака в раю, Вы, в северном моем краю Очаровавший изабеллой Тоску по южному мою, — Для Вас, от скорби оробелый, Я так раздумчиво пою. Я вижу нынешнее лето В деревне той, где мать моя Дождалась вечного жилья, Где снежной пеленой одета Ее могила, где земля, Мне чуждая, родною стала, Где мне всегда недоставало Спокойствия из-за куска, Где униженье и тоска… Но были миги, — правда, миги, — Когда и там я был собой: Средь пасмурности голубой Я вечные твердить мог книги, Борясь с неласковой судьбой. Моя звезда меня хранила: Удачи тмили всю нужду. Я мог сказать надежно: «Жду» Не как какой-нибудь Данила, А как избранник Божества. За благодатные слова Мне были прощены все злые. Да, в ближнего вонзить иглы я Не мог, и, если чрез семь лет Расстался с женщиной, с которой Я счастье кратко знал, нескорый Финал порукой, что поэт Тогда решается расстаться, Когда нельзя уж вместе быть. Ее не может позабыть Душа трагичного паяца: Мне той потери не избыть. Я так любил свою деревню, Где прожил пять форельных лет И где мне жизни больше нет. Я ныне покидаю землю, Где мать погребена моя, И ты, любимая Мария, Утеряна мной навсегда. Мне стоит страшного труда Забыть просторы волевые, — Вас, милой Эстии края! Забрызгано людскою грязью Священное, — темны пути, Я говорю теперь «прости» Прекраснейшему безобразью…

Jarve, 23.XI. 1921 г.

Зинаиде Юрьевской

Она поступила, как Тоска! Что броситься в пропасть ее побудило? Тоска, О чем говорят серебристые пряди виска У женщин нестарых, о чем подтверждает прическа, Тоскующая уязвляющею сединой, Такой неуместной и горестно-красноречивой… Была ли несчастной — не знаю. Но только счастливой Исканьем

забвенья бросалась с горы ледяной.

1925

Страны по Жюль-Верну

Америка (по Жюль-Верну)

Ты, мечта тропическая, рада Устремить туда крылато танцы, Где в рубинной Рио-Колорадо Плещутся порой арауканцы… Где воды рубиннее задоры — Что пред ними Колорадо-Рио? — Пламенят в груди растреадоры, И дрожит в испуге тольдерия… Где мустанг, летя в травезиасы, Зарывает ноги в меданосы И детей узорной красной расы Сбрасывает в шутку в эстеросы… Где под всклики буйного помперо Злой докас забрасывает лассо, Уре-Ланквем в скорби горько-серо, И шуршат волнистые пампасы. Где плывут, как дымы, жертвы небу Стонно-раскаленной Аргентины, Алые туманы Кобу-Лебу, Застилая пряные картины… Мчитесь, феерические грезы, На далекий запад патагонца, В звонкие окрестности Мендозы, В пламени литаврового солнца! Мчитесь в край, где гулко-ломки Анды, Но на это несмотря, однако, Все ж охотятся отважно гранды На верблюдов, истых гуанако… Мчитесь в край, где шелковы вагоны И жестоко-жестки флибустьеры. Мчитесь, грезы, не боясь погони: Вас от прозы скроют Кордильеры.

1924 г.

Австралия (по Жюль-Верну)

За рекой высыхает река Австралийского материка, Что края из пучины воздвиг, А затем серединой возник… Там деревья меняют кору, А не листья, а листья ребру Своему, скрыв поверхность к стволу, Приказали, остря, как пилу, Резать яростный солнечный луч… Там дожди, упадая из туч, Камень вдруг превращают в песок… Стебель трав там нежданно высок, И деревья есть ниже травы… Представляете ли себе вы, Что баран со свиной головой, Что лисицы летят над листвой, На неравных ногах кенгуру Скачут, крысы вьют гнезда?… Я тру, Протираю глаза, точно сон, Отгоняю, мечтой ослеплен. Вижу дальше я в грезах своих Птиц цветистых и звонких, как стих, Принимающих в гнездах других, — Прикрыливших к ним в гости друзей, — Птиц свистящих — подобье бичей, Птиц волшебных цветов и красы, Тихо тикающих, как часы, Птиц, чья песнь точно бой часовой, Птиц, торчащих напев грустный свой… На восходе смеются одни, А другие в закатной тени Плачут жалобно песней своей… Вижу в черных тонах лебедей… Ты законы природы смела, Океания! как ты смела! Изо всех из других только ты — Непоследовательней мечты… Прав ученый-ботаник Гримар: Океания — чара из чар! На законы природы, на свет Гениальней пародии нет! Демонический вызов мирам! Там пассат дует вдоль берегов, Оттого там сырых нет ветров, И азота нет в воздухе там: Кислородом насыщен он весь… И болезней, которыми здесь Мы страдаем, в Австралии нет. Климат мягкий спасает от бед, Жесткость нравов смягчая… И вот Я пою австралийский народ, Кто не знает, что значит война… — О, престранная в мире страна!..

1924 г.

Дорожные импровизации

1

Над Балтикой зеленоводной Завила пена серпантин: О, это «Regen» быстроходный Опять влечет меня в Штеттин! Я в море вслушиваюсь чутко, Безвестности грядущей рад… А рядом, точно незабудка Лазоревый ласкает взгляд. Знакомец старый — Висби — вправо. Два года были или нет? И вот капризно шлет мне Слава Фатаморгановый привет. Неизмеримый взор подругин В глаза впивается тепло, И басом уверяет «Regen», Что впереди у нас светло!

Пароход «Regen»

14 авг. 1924 г.

2

Подобна улица долине. В корзине каждой, как в гнезде, Повсюду персики в Берлине, В Берлине персики везде! Витрины все и перекрестки В вишнево-палевых тонах. Берлин и персик! вы ль не тезки, Ты, нувориш, и ты, монах?… Асфальтом зелень опечалив, Берлин сигарами пропах… А бархат персиковый палев, И персики у всех в устах! И чувства более высоки, И даже дым, сигарный дым, Тех фруктов впитывая соки, Проникся чем-то молодым! Я мог бы сделать много версий, Но ограничусь лишь одной: Благоухает волей персик Над всей неволей площадной!

Берлин

23 авг. 1924 г.

3

Еще каких-нибудь пять станций, И, спрятав паспорт, как девиз, Въезжаем в вольный город Данциг, Где нет ни армии, ни виз! Оттуда, меньше получаса, Где палевеет зыбкий пляж, Курорта тонкая гримаса — Костюмированный голяш… Сквозь пыльных листьев блеклый шепот Вульгарничает казино — То не твое ли сердце, Цоппот, Копьем наживы пронзено? И топчет милые аллейки Твои международный пшют. Звучат дождинки, как жалейки, И мокрый франт смешон, как шут…