Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

1926

Оффенбах

Трагические сказки! Их лишь три. Во всех мечта и колдовство фантазий, Во всех любовь, во всех душа в экстазе, И всюду смерть, куда ни посмотри. О сказочные звуки, где внутри Тщета любви и нежность в каждой фразе… Какая скорбь почти в святом рассказе! О, Время! ты глаз Памяти не три. Пусть сон мотивов, сказочно-тревожных, Мне сердца чуть не рвущих, невозможных В уловленной возможности своей, — Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится, Дабы

иным ему не замениться, — Сон музыки, которой нет больней!

1921

Реймонт

Сама земля — любовница ему, Заласканная пламенно и нежно. Он верит в человечество надежно И человеку нужен потому. Я целиком всего его приму За то, что блещет солнце безмятежно С его страниц, и сладко, и элежно Щебечущих и сердцу, и уму. В кромешной тьме он радугу гармоний Расцвечивал. Он мог в кровавом стоне Расслышать радость. В сердце мужика — Завистливом, себялюбивом, грубом — Добро и честность отыскав, с сугубым Восторгом пел. И это — на века.

1926

Ремарк

Он, как Евангелье, необходим И, как насущность, он евангеличен. Тем отличителен, что он отличен От славословящих огонь и дым. Пусть не художник он, но, раз своим Пером способен быть междуязычен И необычным, будучи обычен, Нас волновать, преклонимся пред ним. Покуда Конторек — заметь, историк! — Городит чушь, наш жребий будет горек, И нам сужден в удел вороний карк. Я требую, чтоб дети с первой парты Усвоили, что для вселенской карты Священно имя скромное — Ремарк.

Toila

21 янв. 1933

Римский-Корсаков

Мы любим с детства ночь под Рождество, Когда бормочет о царе Салтане И о невесте царской няня Тане, Ушедшей в майской ночи волшебство. Дивчата с парубками, в колдовство Вовлечены, гуторят на поляне, Как пел Садко в глубоком океане, Пленен морским царем, пленив его. К ним выйдя в эту пору, ты увидишь Сервилию, невидимый град Китеж, Кащея, Золотого петушка… Взгрустйется о Снегурочке. Сев в санки, О Младе вспомнив, ставши к Псковитянке Искать путей, не сыщешь ни вершка…

1926

Роллан

Чистейший свет струится из кустов Пред домиком в Вильневе под Лозанной, Свет излучающий и осиянный, Каким всю жизнь светился Жан-Кристоф. О, этот свет! В нем аромат цветов! Свободу духа встретил он «Осанной»! Свободы царь, свободы раб, внестанный Мятеж души воспеть всегда готов. Быть на земле нетрудно одиноким Лишь тем, кто подвигом горит высоким, Кто заключил в душе своей миры, Кому насилья демон ненавистен, Кто ищет в жизни истину из истин, Вдыхая холод с солнечной горы.

1926

Романов

В нем есть от Гамсуна, и нежный весь такой он: Любивший

женщину привык ценить тщету. В нем тяга к сонному осеннему листу, В своих тревожностях он ласково спокоен. Как мудро и печально он настроен! В нем то прелестное, что я всем сердцем чту. Он обречен улавливать мечту. В мгновенных промельках, и тем он ближе вдвое. Здесь имя царское воистину звучит По-царски. От него идут лучи Такие мягкие, такие золотые. Наипленительнейший он из молодых И драгоценнейший. О, милая Россия, Ты все еще жива в писателях своих!

1927

Россини

Отдохновенье мозгу и душе Для девушек и правнуков поныне: Оркестровать улыбку Бомарше Мог только он, Эоловый Россини. Глаза его мелодий ярко-сини, А их язык понятен в шалаше. Пусть первенство мотивовых клише И графу Альмавиве, и Розине. Миг музыки переживет века, Когда его природа глубока, — Эпиталамы или панихиды. Россини — это вкрадчивый апрель, Идиллия селян «Вильгельма Телль», Кокетливая трель «Семирамиды».

1917

Ростан

Убожество действительных принцесс Не требует словесного сраженья: Оно роскошно. Но воображенья Принцессу чту за чудо из чудес! И кто из нас отъюнил юность без Обескураживающего жженья Крови, вспененной в жилах от броженья, Вмещая в землю нечто от небес? Кто из живущих не был Шантеклером, Сумевшим в оперении беспером Себе восход светила приписать? Кто из жрецов поэзии — и прозы! — Не сотворил в себе Принцессы Грезы, О ком вздохнуть, — и на глазах роса?…

1926

Садовников

Как смеет быть такой поэт забыт, Кто в русских красках столь разнообразен, В чьих песнях обессмертен Стенька Разин И выявлен невольниц волжских быт. Моря на паруса судов зыбит, До красоты в разгуле безобразен, Плывет Степан и, чувствуя, что сглазен Святой разбой, он гневом весь кипит… О, не умолкнет песнь о Стеньке долго, Пока не высохнет до капли Волга, — Но автора родной не вспомнит край… «Прощай, страна, река и в поле колос, Прощай меня», — его я слышу голос… — Нет, ты, поэт, страну свою прощай!

1926

Салтыков-Щедрин

Не жутко ли, — среди губернских дур И дураков, туземцев Пошехонья, Застывших в вечной стадии просонья, Живуч неумертвимый помпадур? Неблагозвучьем звучен трубадур, Чей голос, сотрясая беззаконье, Вещал в стране бесплодье похоронье, Чей смысл тяжел, язвителен и хмур. Гниет, смердит от движущихся трупов Неразрушимый вечно город Глупов — Прорусенный, повсюдный, озорной. Иудушки из каждой лезут щели. Страну одолевают. Одолели. И нет надежд. И где удел иной?