Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

Париж

12 февраля 1931

Богобоязнь

Но это же, ведь, беспримерность: Глумясь, святыни топчет в грязь, Едва исчезла суеверность — Единственная с небом связь!.. Не зная сущности религий, — Любви, — боясь одних расплат, Он веровал, влача вериги, В чертей, сковороду и ад… Итак, вся вера — страх пред казнью. Так вот каков он, пахарь нив! Воистину богобоязнен, А думали — боголюбив…

Тойла

193О

Поездка в Рильский монастырь

(в Болгарии)

Н.

и С. Чукаловым

1. Таверна в Дуннице

Нам захотелось чаю. Мы в корчму Заехали. Полна простонародья Она была, и, ясно, никому Мест не найти в часы чревоугодья… Тут встал один, а там встает другой, С улыбками опрастывая стулья, И вскоре чай мы пили огневой В затишье человеческого улья. Благожелательством и теплотой Кабак проникся не подобострастно, Не утеряв достоинства, и в той Среде себя я чувствовал прекрасно. Я чувствовал, что все здесь наравне, Что отношенья искренней и кратче Не могут быть, и знал, что в стороне Сочувственно на нас глядит кабатчик.

2. Ущелье Рилы

Была луна, когда в ущелье влез Автомобиль и вдоль реки, накренясь, Стал гору брать. И буковый спал лес, Где паутина — сетки лаун-теннис. Путь между гор правел и вдруг левел. Жужжали вверх и с горки тормозили. Я вспоминал, как долго не говел, Чтоб поговеть, не делая усилий. Уже монастырело все вокруг: Вода в реке, луна и лес из буков. И крутизна, и лунный плеск, и бук Все утишало горечь, убаюкав. Благословен холодный черный час, Паломнический путь в автомобиле, И монастырь, призвавший грешных нас, Кто в похоти о страсти не забыли.

3. В келье

В нагорный вечер сердце не хандрит, Захваченное звездной каруселью. Нас у ворот встречал архимандрит, Приведший нас в натопленную келью. Нам служка подал крепкий сливовиц, Зеленоватый, ароматный, жгучий, Слегка зарозовивший бледность лиц, Поблекших в колыханьи с круч на кручи. Сто сорок километров за спиной, Проделанных до Рилы от Софии. Я у окна. Озарены луной Олесенные горы голубые. Бежит река. Покрыто все снежком. И в большинстве опустошенных келий Безмолвие. И странно нам вдвоем На нашем междугорном новосельи.

4. Скиты

По утреннему мы пошли леску В далекий скит Святого Иоанна. И сердце, отложившее тоску, Восторгом горним было осиянно. Бурлила речка в солнечных стволах, И металлически листва шуршала. Сосульки звонко таяли. В горах Морозило, слепило и дышало. Вот церковка. Ее Святой Лука Построил здесь. Уютно и убого. И голуби, белей чем облака, Вокруг летают ангелами Бога. Вот щель в скале. В ней узко и темно. Тому, кто всю пролезет, не застрянув, Тому грехов прощение дано. Тропа уступами в скит Иоаннов. Здесь неизменно все из года в года. Здесь время спит. Во всем дыханье Божье. …И кажется отсюда ваш фокстротт Чудовищной, невероятной ложью!

Тойла

31 августа — 4 сентября 1932

Тырново над Янтрой

Опоясывает

восьмеркою Высь уступчатую река. Воду лед покрыл тонкой коркою, И снежок покрыл берега. А над Янтрою, в виде мирного И гористого городка, Глуховатое дремлет Тырново, Перевидевшее века. В плотных домиках, крепко склеенных, Понадвиснувших над рекой, Сколько смелых чувств, чувств взлелеянных Всей историей вековой. И от каждой-то горной улицы, И от каждой-то пары глаз, И от праздничной-то разгулицы Источается древний сказ. В маслянистые, злато-карие, Как их тщательно не таи, Заглянул я в твои, Болгария, Взоры дружеские твои…

Тойла

31 января 1932

Одному ребенку

О, светлая моя Светлана, Дитя с недетской душой, Вообрази: в снегу поляна, Луна и лес большой, большой… Здесь от Словении есть что-то: Такие же сосны и холмы. И кажется мне отчего-то, Что поняли б друг друга мы… Мне жизни не снести несносной, Мешающей мне жить шутя: Ты знаешь… Не совсем я взрослый, А ты… ты не совсем дитя!

Тойла

12 октября 1932

На летнем Ядране

О, сколько радости и света В живительной голубизне Адриатического лета На каменистой крутизне! Здесь мглится воздух раскаленный, Колеблет город мгла, и весь Кирпично-палево-зеленый, Твердит: «От зноя занавесь». Но как и чем? Одно движенье Забывшейся голубизны, И — о, какое упоенье Для изнемогшей крутизны! Ночь, ветерок ли, дождь ли, этот Взор к отплывающей корме… О, сколько радости и света Во влажной нежной южной тьме!

Дубровник (Рагуза)

Билла «Флора мира»

5 июня 1933

Звон лилий

Я грусть свою перегрущу — Я утро в комнату впущу, И, белой лилией дыша, Оно, волнуясь и спеша, Заполнить комнату мою Всем тем — всем тем, что я люблю: Прозолоченной белизной И гор окружных крутизной, Лазурью неба и волны. И станут дни мои полны Стихами, нежностью, и вновь Неистребимая любовь К Несуществующей впорхнет, Как утро — в комнату, в мой гнет, В нужду мою, в тоску, в мой стон. О, лилий ароматный звон! О, Адриатика моя Я — снова я! Я — снова я!

Дубровник (Рагуза)

Вилла «Флора мира»

5 июня 1933

Словенка Лиза

Словенка Лиза, повара жена, Веселая красивая шатенка, Сказала мне, в ручье отражена (И в этом прелесть главная оттенка!): «Закажем гуляш, чокнемся вином В одной из нами встреченных гостилен». Мы к столику присели под окном, И, признаюсь, был этот завтрак стилен… По черным тропкам, близким ей одной, Уже с утра мы в замок шли соседний, И этот путь, мне чуждый, ей родной, Навеял будоражащие бредни… И, розовая, стала от вина Она еще, казалось, розовее, Словенка Лиза, повара жена, Все предрассудки смехом поразвеяв…