Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

Тойла

3 марта 1935

Письмо до первой встречи

Знаешь, Ляля, милая, родная, Дорогая Лялечка моя, Что тебе скажу я, умирая, Потому что жить не в силах я? Я скажу тебе, что слишком поздно Ты была дарована судьбой С ласковой своею и серьезной И с такою родственной душой. Я скажу тебе, мой день весенний, Мой лесной прохладный ручеек, Что устал я слишком от сомнений, Что совсем, совсем я изнемог. Женщин ведь встречал я богомольно, Видит Бог, и честно, и светло! Ну и что же? было больно, больно Под конец и

очень тяжело: Все не тех судьба мне даровала, Да и сам для них бывал не тот. А душа тебя одну искала, И летел за годом новый год. И летел и к сроку в бездну падал. Я же в поисках изнемогал. Мне тебя, тебя лишь было надо, — Я во всех одну тебя искал! И теперь, когда уж нет ни силы, Ни огня былого, — ничего, Я тебя встречаю, друг мой милый Гаснущего сердца моего. Что могу теперь и что я смею, Мученик, измучивший других? Как же мне назвать тебя моею В грустных обстоятельствах таких? Не могу я жить, тебя печаля: Не вместит греха такого грудь. Откажись, пока не поздно, Ляля, От меня! Забудь меня, забудь!..

Тойла

23 декабря 1934

«Моя любовь к тебе вне срока…»

Моя любовь к тебе вне срока: Что значит время при любви? О не пытай меня жестоко, — На искус мой благослови! Со мною ты — светло я счастлив, Но и в разлуке ты со мной! Я верю в звезды, что не гасли б, Когда б весь мир погас земной. Я знаю, рано или поздно Мы две судьбы в одну сольем. Не бойся жить до срока розно: Порука — в имени моем.

Таллинн

18 марта 1935

Верный путь

Ты идешь по бездорожью, Ищешь троп куда-нибудь. Возвратись в природу Божью: Это самый верный путь. Город давит, город в тягость Тем, кто выращен не в нем, Вешних трав кто знает благость, Кто святым горит огнем. Ах, недаром в час досуга За город уходишь ты, Где в пыли томятся луга Пригородные цветы. Бедные цветы-калеки: Им лишь грезить о полях, Что прорезывают реки В колосистых берегах.

Таллинн

21 мая 1935

В черемухе

В черемухе, цветущей над рекой, Живет скворец, чьи перья — бронза в черни. Под деревом ужу я в час вечерний. С другою я, но сам я не другой. Я тот же все: такой же одинокий, Как и всегда, упрямый и больной. Я знаю, под поверхностью стальной Идет голавль, гордец голубобокий. Я чувствую его незримый ход, И убежден, что он достойно клюнет. И, в бой вступив со мной, лесу наструнит И будет мною вытащен из вод. Но женщине меня не победить, Как властно головля я побеждаю, И не удастся рыболову Маю Меня на дамский пальчик подцепить.

P"uhaj~ogi

Лето 1935

Винить ли?

У каждого правда своя, И каждый по-своему прав. Винить ли тебе соловья За песню греховных отрав? Винить ли невинный цветок, В чьем запахе скрыта вина? Винить ли бурливый поток, Вздымающий камни со дна? Винить ли за жало змею, Спасающуюся у ржи? Винить ли подругу мою За чуточку бережной лжи?

P"uhaj~ogi

Лето 1935

Отрекшаяся

от себя

Из-за ненужной, ложной гордости Она, прожив с ним много лет, Нашла в себе довольно твердости Представить, что былого нет. А между тем, в былом вся молодость, Все счастье, вся она сама. О, сколько скопческого холода! Без проблесков весны зима! Я знаю, дружба настояшая Все оправдает, все поймет. Свята душа, в скорбях горяшая, Бескрыл и низок сердца лет.

P"uhaj~ogi

Лето 1935

Негры на севере

У шоколаднотелой Персюльки В ушах забавно-пестрые висюльки. На побережье северной реки Она сидит в сквозной зеленой тюльке. Пасет стада баранов Фертифлюр Под медленно алеющей рябиной, И Пепекеке, грустен и понур, Над суковатой трудится дубиной. Десятый год не видели песков Взрастившей их, живившей их Сахары. Десятый год живут в стране снегов, Про африканские забыв загары. Я иногда люблю под вечерок Пройти в деревню черных колонистов И к Персюльки усевшись на порог, Изнежить душу в соловьиных свистах. Вокруг голубоватые белки Глаз негритянских, грустных на чужбине. О дальнем юге грезит Персюльки И о цветущей — пусть в мечтах! — пустыне. И старый Марля ужин подает, Такой невкусный вкусам африканским. И сердце мне горячей болью жжет, Когда сердцам я внемлю чужестранским.

P"uhaj~ogi

24 августа 1935

Заботы Персюльки

Смотрит из окошка Персюльки, Как несет из лавочки кульки С клюквой, сельдью, брюквой и шпеком Фертифлюр, пловец по южным рекам. И ревниво думает: «А вдруг К Ильме заходил кудлатый друг. И, разнежась, отдал Ильме той, Что принадлежит лишь мне одной. Ах, недаром Ильма каждый раз Бирюзу своих лучистых глаз Льет в его пылающий агат, А бездельник, кажется, и рад. Подожди ж ты, глупый Фертифлюр! Вот затронет сердце мне амур, — Отомщу тебе я в добрый час. Бирюза и у мужских есть глаз. Не забудь, что вправо, за горой, Да не день, а вот уж год второй Златокудрый Эльмар, эст-кузнец Предлагает мне сковать венец. Пепекеке нас благословит!..» А пока печалью взор повит. И сквозь слезы трудно счесть кульки Из окна глядящей Персюльки.

P"uhaj~ogi

24 августа 1935

Пленник города

Я осень убиваю в городе, Распластываю святотатственно, Привыкший различать в аккорде Ее лесов зов некий явственно. Из обволакиваний осени В былые годы — ясно помнится — Я песни создавал на озере, Когда душа была паломница. Лик девственный проституирован Моей души бездарным городом, Но все ж его победа — Пиррова Над тем, кто был и будет гордым.

Таллинн

14 октября 1935

Забытые души

Она, с кем четверть странствия земного Так ли, иначе протекла, Она меня оставила без крова И на бездомность обрекла. В совместно нами выстроенном доме, В его прохладной теплоте, Уже никто не обитает, кроме Двух душ, забытых в пустоте…

Таллинн

14 октября 1935