Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

Таллинн

31 октября 1935

Тоска небытия

Не страшно умереть, а скучно: Смерть — прекращение всего, Что было, может быть, созвучно Глубинам духа твоего. Не слышать музыки восхода, Вечерней не узреть воды — Всего, что может дать природа Тебе в награду за труды; Не упиваться лаской милой Любимой женщины твоей, Стать смрадной падалью могилы, Безмозглых жертвою червей, — Ах, что же может быть скучнее И безотрадней доли той? О, жизнь! Уходит вместе с нею Восторг, повсюду разлитой! И

скука делается страшной, И так ужасно знать, что впредь Не повторится день вчерашний Для тех, кто должен умереть!

Таллинн

3 ноября 1935

Матери

Как часто матери причиной Несчастья в жизни дочерей Своей сухой любовью чинной И деспотичностью своей! Муж хочет так, а мать иначе, И вот, мечась меж двух огней, Несчастная горюче плачет, Увы, взывая тщетно к ней… Несовместимы долг дочерний И долг жены: как обнимать Без муки мужа в час вечерний, Когда меж ними в мыслях мать? Тут охлажденье неизбежно, И муж бросает ей в укор, Зачем незаслуженно-нежно На мать ее направлен взор… …О, женщина! утишь свой ужас. В Евангельи благая высь: «Оставь родителей и к мужу Душой и телом прилепись…»

Таллинн

3 ноября 1935

Нелегкий путь

Нас двадцать лет связуют — жизни треть, Но ты мне дорога совсем особо. Мне при тебе мешает умереть: Твоя — пускай и праведная — злоба. Хотя ты о любви не говоришь, Твое молчанье боле, чем любовно. Белград, Берлин, София и Париж — Все это только наше безусловно. Всегда был благосклонен небосклон К нам в пору ту, когда мы были вместе: Пусть в Сербии нас в бездну влек вагон, Пусть сотрясала почва в Бухаресте, Пусть угрожала, в ход пустив шантаж, Убийством истеричка в Кишиневе, — Всегда светло заканчивался наш Нелегкий путь, и счастье было внове. Неизвиняемо я виноват Перед тобой, талантом налитая. Твоих стихов отчетлив аромат, По временам из дали налетая. Тебя я знал, отвергнувшую ложь, В веселом вешнем платьице подростка. Тобой при мне, тобою гордым сплошь, Ах, не одна уловлена лососка! А как молитвенно ты любишь стих С предельной — предусмотренной! — красою. Твой вкус сверкает на стихах моих — Лет при тебе — живящею росою. Тебе природа оказала честь: Своя ты в ней! Глазами олазоря Сталь Балтики, как любишь ты присесть На берегу, мечтаючи, дочь моря!

Таллинн

5 ноября 1935

Голуби

Непередаваемая грусть в душе моей В этом старом городе, полном голубей: Ничего-то птичьего в этой птице нет, — Сколько безразличного! Ни мотоциклет, Ни фигура варварски-грохотных подвод, Ни почти ступающий на хвост пешеход — Не пугают голубя: он невозмутим, Он огорожанился, стал совсем ручным, И на птицу гордую больше не похож, — Что-то в нем куриное, чем его проймешь! Больше не тоскует он о глухих лесах, Не парит презрительно в вольных небесах. Как напоминает ой человека мне: Птица электричество предпочла луне! Поселилась в-городе, смрадном и гнилом, Разучилась действовать данным ей крылом… Оттого-то в городе, полном голубей, Непередаваемая грусть в душе моей!

Таллинн

6 ноября 1935

Скандал в cemьe педагогический

Из-за окна, забытого открытым, Произошел скандал в семье дурех, И подавилась впопыхах бисквитом Одна

из старых теток четырех. И барышне, ведьмообразной дылде, Пришлось писать записку на стене, Что, вот, знакомый доктор запретил-де Ругаться при распахнутом окне… А под конец записка возгласила Проклятье воздуху, слова воздев — Затем, что в воздухе таится сила, Невинности лишающая дев…

Таллинн

27 ноября 1935

На озере

Домик на диване

Дом стоит как будто на диване: Две горы — под домиком и над. Озеро в предутреннем тумане, И разлапанный фруктовый сад. Хлюпкое и мшистое болотко В чахлой, сохлой поросли сосны. Днищем вверх повернутая лодка В яблочном цвету — снегу весны.

Озеро Uljaste

7 января 1936

Елка в лесу

Лошадка, что булана и борза, Домчала нас в избушку в тихий вечер Рождественский. В ней елочные свечи — Растягивающиеся глаза. Рыбак сидел у старых клавесин И пел слова наивного хорала. Изба стояла в рощице осин, Над озером изба его стояла. Жена сбирала ласково на стол Колбасы деревенские и студень. Махровым цветом мир в избушке цвел, И Праздник был похож на скромный будень. А мальчики — восьми и десяти — Старательно и тонко подпевали. О, Боже, в эту ночь нас посети, Хоть зрить Тебя достойны мы едва ли!

Озеро Uljaste

5 января 1936

На грустном озерe

В этой местности вечно печально, Уж когда б я в нее ни попал. Дремлет озеро первоначально И луны озыбляет опал. И поросшие соснами горы (Берега ведь гора на горе!), Глазки клюквы в болотном просторе И морошка в живом янтаре, И к раките подплывшая тихо И смотрящая из глубины, Ключевой и прозрачной, лещиха — Все печальной полно тишины. Десять лет я на озере не был, И опять потянуло к нему От прогорклого в городе хлеба В зимних сумерек серую тьму.

Озеро Uljaste

4 января 1936

На льду

Плечо к плечу вдоль озера мы шли, В воде ища забвенья от земли, Такой никак не подходящей нам, Нам, преданным без выполненья снам. Твои глаза таили жизни жуть, Ты отдохнуть молила где-нибудь, Уставшая в бессмысленном труде. Где? Все равно: раз почвы нет — в воде… Я так тебя жалел, я так скорбел. Озерный лед лучисто голубел, И проруби во льду — то здесь, то там — Об отдыхе нашептывали нам… О, девочка, постой, повремени: Еще настанут радостные дни! Как озера влекущая вода Весной освободится ото льда, Так мы избавимся от наших бед, И будет нами жизни гимн пропет, И скорбь уйдет из добрых глаз твоих, И будет целый мир для нас-двоих!

Озеро Uljaste

5 января 1936

Клавесины

Твоя душа летит к иным долинам: Она погружена в цветенье лип. Ты подошла, мечтая, к клавесинам, И подошел к мечтам твоим Делиб. В благочестивый вечер под Крещенье Мы, притаясь в пролесенной глуши, С тобой испытывали восхищенье От всей, лишенной города, души! Рояль твой в городе стоял закрытым, Твоя душа молчала, как рояль. Лишь здесь, соприкоснувшись с новым бытом, Она позванивает, как хрусталь.