Топот бронзового коня
Шрифт:
– А без вышибания старых может не получиться.
– Нино, перестаньте, не смущайте меня. Я не соглашусь на ненужные жертвы. Ну, во всяком случае, без моей санкции.
– Чистеньким хотите остаться?
– Да, представьте себе, хочу. Я не ангел, и за мной грехов много, но убийства нет ни одного.
– Хорошо, тогда поклянитесь, что не будете мешать Велисарию делать его дело - даже крайними средствами.
– Так и быть, клянусь.
– Нет, скажите сами: я клянусь о том-то и о том-то.
– Для чего такие формальности?
–
Он помедлил, но потом со вздохом ответил:
– Будь по-вашему: я клянусь, что не помешаю свергнуть императора любым способом, а когда сяду на освобождённый престол, то не упрекну Лиса в его жестокости. Ну, теперь довольны?
– Да, теперь довольна!
– рассмеялась она, отступая в тень, а из тени появились Нарсес и Маркелл.
Евнух произнёс:
– Именем его величества! Иоанн, вы замыслили государственный переворот и торжественно поклялись, что согласны на убийство Юстиниана. И поэтому арестованы.
– Господа, господа, - и Каппадокиец попятился.
– Вы неверно поняли. Я не замышлял ничего. Вы же слышали, что она сама меня принуждала…
– Да, мы слышали всё. И теперь не сомневаемся в вашей измене.
– Ах, какая измена, господа? Я сказал: мне Юстиниан сделал много доброго…
– «…и при этом засиделся на троне», - подсказал Маркелл.
– «К руководству должны прийти новые мозги…» Ничего не перевираю?
– Я шутил, шутил. Это просто шутка.
– Ну, а мы шутить не намерены. Следуйте за нами.
Но никто - ни Нарсес, ни его окружение - и представить себе не мог, что эпарх двора, в общем довольно полный мужчина, не боец, не всадник, вдруг проявит такую ловкость. Как заправский гимнаст, он, схватившись за ветку дерева, подтянулся, прыгнул на ограду, грузно перевалился наружу, шлёпнулся, как куль, но вскочил на ноги и с огромной скоростью побежал в темноту. И пока гвардейцы, оттирая друг друга, вылезали через калитку, понукаемые криками своих командиров, Иоанна и след простыл.
– Упустили!
– констатировал евнух, топая ногой.
– Вот прохвост. Облапошил, как наивных детей.
Антонина, стоя чуть поодаль, проговорила:
– Вам не поздоровится от её величества. Впрочем, от его величества тоже.
– Рано беспокоиться, - возразил ей Маркелл.
– Далеко уйти он не сможет. Выследим и поймаем.
Женщина ответила:
– Ничего другого вам не остаётся. А иначе сами окажетесь за решёткой как пособники государственного преступника.
– Между прочим, этот вот преступник вам доводится сватом, - пробурчал Нарсес раздражённо.
– Постыдились бы сами.
– Мне стыдиться нечего, - заявила Нино.
– Ибо выполняю поручение василисы. А её приказания священны. Тут уж не до родственных связей.
Армянин вздохнул:
– Значит, вы и я понимаем по-разному, что такое честь и мораль.
Та произнесла:
– Очень жаль, что по-разному. И боюсь, что подобные мысли не помогут вам заслужить доверие Феодоры.
–
По дороге в Эфес Феодосий и Каллигон поругались. А причиной явилось предложение евнуха: по прибытии в город умертвить капитана, разогнать матросов и не отдавать им обещанных сундуков с богатствами. Молодой человек был категорически против и хотел вести себя справедливо. Каллигон смеялся: о какой справедливости речь идёт, если мы уже воры - увели корабль, собственность его величества? Преступлением больше, преступлением меньше - не один ли черт? Но приёмный сын Велисария продолжал настаивать на своём. И тогда скопец круто изменил свои планы: предложил капитану выбросить Феодосия за борт, а самим завладеть всем имуществом. Что и было с лёгкостью проделано. К счастью, это произошло в предпоследний день путешествия, и любовник Антонины смог добраться вплавь до берега, а затем вернулся в монастырь Апостола Иоанна, стены которого он покинул два с половиной года тому назад. Настоятель обители Рафаил принял его радушно, отпустил грехи и благословил на постриг. В мае 540 года сводный брат и соученик Фотия сделался монахом.
Между тем Каллигон обманул и капитана. Нет, вначале они действовали вместе: разыскали в окрестностях города старые пещеры в горах, где при помощи корабельной команды и зарыли сундуки, сгруженные с судна. А затем решили отметить триумфальное завершение этой авантюры. Но матросы с капитаном во главе очень быстро по ходу пиршества начали чувствовать себя плохо, дёргались, теряли сознание, падали на землю и умирали. Вскоре из живых остался один скопец. Целый день он махал лопатой, хороня тела около пещер, а под вечер с кошельком, полным денег, возвратился в Эфес, чтоб зажить в своё удовольствие, постепенно опустошая клад.
Всё бы ничего, но однажды в городе негодяй столкнулся с Феодосием, шедшим в монастырь из храма. Оба, разумеется, узнали друг друга. Евнух поразился:
– Господи Иисусе! Ты ли это?
– Да, как видишь, - тот поджал губы.
– И прошу своими отвратительными устами не сквернить имя Вседержителя.
Каллигон ощерился:
– Злишься на меня? Понимаю. Но ведь ты теперь Божий человек и обязан возлюбить своего врага, словно бы себя самого.
Молодой человек ответил:
– Возлюблю, если ты раскаешься и вернёшь сундуки с богатствами. Но не мне, а его величеству.
– Где ж я их возьму?
– сокрушённо вопросил евнух, разводя руками.
– Ведь меня капитан тоже выкинул за борт и увёл сокровища неизвестно куда.
Инок посмотрел на него с презрением:
– То-то, бедолага, ходишь в дорогой тоге и сандалиях из тонко выделанной кожи! На какие шиши, если разобраться?
У того забегали глазки:
– Я служу… в доме аристократов… получаю достаточно…