Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

Фурихата получал по тогдашним меркам хорошую зарплату, но все равно семье пришлось бы туго без помощи государства. Еу, как многодетной матери, удостоенной ордена «Материнская слава» II степени, выплачивал пособие райсобес, школа из фонда всеобу­ча выделяла денежные средства на приобретение одежды и обу-ви, не оставался безучастным к нуждам семьи и профсоюз пред­приятия. Не случилось в семье ни одного черного дня, когда бы хозяин в отчаянии хватался за голову из-за безденежья, бесхлебья, дикого холода в доме и полной беспросветности впереди. Такого в тех условиях просто не могло быть! В семье знали: определенного числа – день в день – отец получит аванс, через полмесяца – зар­плату, такого-то числа – премию квартальную, а в декабре – годо­вую; согласно графику уйдет в отпуск, предварительно получив отпускные. Не роскошествовали (и славу богу – хоть японскому, хоть православному), но и нужды не знали. Младшие летом уез­жали в пионерские лагеря,

старшие – в лагеря труда и отдыха, там питались, занимались спортом и трудились в меру своих сил, при­общаясь к общегосударственным делам и познавая цену трудовой копейке. Пусть малую толику, но вносили в семейный бюджет. А что плохого было в том, что младшие донашивали одежду стар­ших? Учились бережливости, заботились друг о друге.

Сколько интересного, полезного, поучительного таилось в японской семье, встроенной в советское общество! Какой фигу­рой была хозяйка Еу – конечно же, ее задача не сводилась лишь к тому, чтобы накормить и обстирать детей. Каково было духовное влияние родителей на детей? Что в них оставалось «японского», национального, что впитывали они из советского образа жизни, из школы, книг, кинофильмов, ребячьей дружбы?

Жаль, что тот уникальный опыт не заинтересовал ни педаго­гов, ни социологов. Впрочем, тогда ответ на все был прост и ясен: коль семья приняла гражданство СССР, то стала нормальной со­ветской семьей.

Где вы теперь, дети, внуки и правнуки Фурихаты Тосикацу, ро­дившегося в Японии, умершего в Советском Союзе?

Михаил Лаврентьевич часами может рассказывать о тонкостях своей профессии, о товарищах и наставниках, об успехах завод­чан в социалистическом соревновании, о ярких смотрах художе­ственной самодеятельности. Вместе с тем его память хранит со­бытие особого значения, оно запечатлено в альбоме, подаренном руководителями города Китами в 1978 году. Тогда Поронайск и Китами установили побратимские связи.

Говорят, побратимство зародилось у славян. Оно означало, что в особых случаях дружба приравнивается к братским отноше­ниям. Такой обычай был особенно распространен у запорожцев, чья жизнь постоянно подвергалась опасностям. Казак считал дол­гом спасти побратима в бою, сложить за него голову. Сейчас та­ких жертв не требуется, а вот установление отношений, которые возвышались бы над просто вежливыми, являлись бы доброжела­тельными, необходимо. Живем-то рядом.

Ранней осенью в Японию вылетели первый секретарь Поро­найского горкома КПСС Михаил Петрухин, старший варщик цел­люлозы Поронайского ЦБК Евгений Русанов, Герой Социалисти­ческого Труда, и один из работников горисполкома.

– Та поездка отодвинулась на расстояние 34-х лет, а я не могу освободиться от обилия впечатлений, – оживленно комментирует снимки в альбоме Михаил Лаврентьевич. – Меня удивило, даже поразило – иного слова не подберу, что нас встречали так, будто мы представляли не маленький городок, а всю державу. Куда бы мы ни приходили – в заводской цех, крестьянское хозяйство или на свадебную церемонию, где мы оказались почетными гостями, – повсюду виднелись приветственные надписи на японском и рус­ском языках, а на специальной подставке крепилось два флажка – Японии и СССР. И я с радостью подумал: а ведь нам такая честь оказывается именно как представителям великой державы. Одна­ко задирать нос и надувать щеки по этому поводу не годилось. Мы увидели: соседи превосходят нас во многом – в достижениях производства, в медицине, в спорте, в ведении коммунального хо­зяйства. У них в переработке леса нет отходов, нет стружки, даже опилок нет! У них нет дымящихся зловонных свалок с тучами во­ронья, потому что они научились перерабатывать все бытовые от­ходы и превращать продукты переработки в удобрения. А какое бережное, я бы даже сказал, трепетное отношение к земле! Каж­дый клочок находится под бдительным оком властей. Высокооб­разованные специалисты сельского хозяйства учитывают каждый грамм продукции, произведенной фермером, выдают ему необхо­димые расчеты, способствующие повышению урожая, выделяют субсидии. Оказалось, что в мэрии самый значимый департамент – департамент экономики и планирования. Капиталисты тщатель­нее нашего Госплана учитывают, кто, что, в каком количестве про­изводит, в какой мере удовлетворяет внутренний спрос и по каким показателям, сколько от него поступит в городскую казну налогов. Департамент имеет массу рычагов, чтобы побудить предпринима­теля работать в интересах города и, следовательно, всего государ­ства. Таким образом, японцы начисто отрицают глупость, сотво­ренную нашими реформаторами, будто рынок отрегулирует все. Нет, в Японии не рынок управляет государством, а государство в лице умных, высокопрофессиональных специалистов управляет и производственными процессами, и товарными потоками, оно же формирует человеческие отношения в интересах всего общества.

Я в общих чертах имел представление о том, в каком тяжелей­шем положении оказалась Япония, потерпевшая поражение в вой­не, какие бедствия обрушились на

японский народ. И вот эта стра­на через четверть века явила миру «японское чудо» – невиданный расцвет. Она вышла на первые в мире позиции в электронике, ав­томобилестроении, производстве точных приборов и машин. Этот успех был достигнут усилиями всего народа.

Удалось мне посетить Японию еще дважды, увидеть немало хорошего. Некоторые наблюдения вызвали у меня вопросы, одна­ко же в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Немало я дум передумал по итогам этих поездок. Самый мучительный вопрос, который застрял во мне навсегда, вот в чем: почему страна, рас­полагающая небольшой территорией, не имеющая никаких при­родных ресурсов, постоянно терзаемая землетрясениями и урага­нами, процветает, а наша, обладающая несметными богатствами, прозябает?

Чем жестче становятся морщины на лицах моего поколения, тем чаще и трогательнее мы вспоминаем далекие годы сотрудни­чества и добрососедства, и тогда непрошено выкатывается слеза. Что ж, лучше всплакнуть от счастья, чем плакать от горя. Мы не­вольные соседи, но в нашей воле обратить это обстоятельство во благо.

Пусть читатель не думает, будто интересные факты, о которых поведал Михаил Петрухин, единственные в своем роде. Любозна­тельных приглашаю в Государственный исторический архив Са­халинской области, где давайте откроем несколько дел из фонда 557. В материалах этого фонда мы встретим названия очень зна­комых мне населенных пунктов: Чехова, Костромского, Яблочно­го, Правды, Чапланово. Дела хранят заявления подданных Япо­нии, пожелавших остаться в Советском Союзе. Почти все они на­писаны предельно сжато на половине тетрадного листа или клоч­ке конторской книги. Например: «Я, Ямода Мисао, по националь­ности японка, уроженка о. Хоккайдо, желаю остаться в Советском Союзе, так как вышла замуж за корейца Ким Сун Дона и от него родила двух детей: в 1934 году – сына, в 1939 году – дочь. Кроме того, в Японии у меня нет родных, поэтому я не желаю выезжать в Японию и прошу дать разрешение проживать в Советском Союзе, быть подданной СССР». Как видим, главная причина указывается предельно ясно: муж – кореец, во-первых, его не выпустят в Япо­нию, во-вторых, если бы даже ему разрешили выезд, то еще неиз­вестно, как бы сложилась его дальнейшая судьба. Скорее всего его бы выдворили в Корею.

А вот японка Умамура Хацу, мать семи дочерей, младшей из которых в 1948 году исполнилось всего три годика, просит о граж­данстве за всю семью. Дочери родились в деревне Футомата, жили бедно, муж – кореец, своего хозяйства не имел, заработок прино­сил скудный. Новая власть помогает прокормить семью, и женщи­не этого довольно, она боится сдвинуться с места.

Абсолютное большинство заявлений подано от японок, чьими мужьями были корейцы, однако несколько заявлений поступило от японских мужчин. Оиси Мацуо не хотел уезжать из Корсакова, где он родился, а Окузаки Ёсио не желал возвращаться на родину потому, что там «американцы притесняют рабочий класс».

Имеются групповые заявления, заверенные председателем сельского Совета, есть прошения пространные, с приложением жизнеописания заявителей. Один из таких документов прочита­ем повнимательнее. Написан он рукой русского человека, но под­писан собственноручно по-русски – «Немото Миёко». В автобио­графии сказано: «В Советском Союзе жизнь моя сильно отличает­ся от прошлой жизни – жизни забитой и униженной женщины».

Ее родители приехали на Карафуто еще в 1928 году, но счастья тут не нашли не столько из-за различных обстоятельств, сколько из-за отцовских пороков. «Он по-настоящему никогда не работал, и ничего хорошего мы с матерью от него не видели, часто он бил и мать, и меня».

Все же Миёко удалось окончить 8 классов и устроиться в уголь­ную контору писарем. Но проработала она там всего полгода, мать умоляла ее поскорее приехать домой: отец дерется, все деньги пропивает, проигрывает в карты. Дочь вернулась в поселок Ками­эсуторо и поступила на почту телефонисткой. Тут грянула авгу­стовская война, пришли советские войска. Миёко нанялась убор­щицей в санчасть, потом нянчила детей у майора Куринякина, ра­ботала техничкой в родильном доме. В 1946 году семья перееха­ла в село, которое с осени следующего года стало называться Ко­стромское. А 15 марта 1947 года у Миёко родилась дочь, которую назвали Зоей по предложению отца девочки – Бибикова Владими­ра. Кроме имени о нем ничего не известно. Отец Миёко, ставший дедом, страшно разгневался, что внучка оказалась русоволосой. «Он не дает нам с мамой жить». Свое письмо молодая мама закон­чила так: «Я хочу просить советских людей оставить меня жить в вашей стране. Я до конца своей жизни буду честно работать и так же любить Советскую Родину, как любят ее русские люди. Я хочу работать и жить в стране, где нет хозяев и рабочих, где все трудят­ся, а кто не работает, тот не кушает. Я очень рада, что в Советской стране жить становится все лучше, за это большое спасибо доро­гому товарищу Сталину, это он привел людей к счастью. Из этой страны я уехать не могу. 3 мая 1948 года. Немото Миёко».