Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

Из донесения замполита гражданского управления г. Маока (Холмск).

Деревня Футомата

В молодые годы я учительствовал в поселке Чапланово (быв­шая деревня Футомата), бывал в семьях первых переселенцев, за­писывал их воспоминания. Поддерживал с ними связь в последу­ющие десятилетия. Надеюсь, старые записи представят интерес для нынешнего читателя.

В деревню Футомата Ольга Васильевна Сулоева приехала с се­мьей летом сорок шестого. С тех пор много воды унесла река Лю­тога в Анивский залив. Ольга Васильевна овдовела, дети вырос­ли, нарожали ей внуков. Память ее не сохранила всего пережито­го за долгие годы, проведенные здесь безвыездно, но в ней осталась удивительная ясность ума, живость речи, здравость сужде­ний, приветливость к людям. О взаимоотношениях с японцами рассказывала охотно:

– Ничего плохого о них не скажу, врать не стану. Жили мы с ними меньше года, но жили хорошо, как добрые соседи, никогда не ссорились. Они нам молоко приносили, картошку, даже саха­ром угощали.

–

По какой цене продавали?

– Не помню. Ни у нас денег не было, ни у них, по-моему, бес­платно давали. Видели, что ничего у нас нет, приехали мы в за­платанных портках, так они просто жалели нас. Скажу, что и они жили без роскоши, зато жизнь их была какой-то налаженной. Они многое сами для себя производили. Сахарную свеклу выращива­ли, да так много, что тут, на станции, у них целые бурты собира­ли. Свеклу увозили на сахарный завод в Тойохару, а взамен им по­ставляли жом и сахар. Разве кто на Сахалине знает теперь, что та­кое жом? Поди и слова такого не слыхивали. А японцы подмеши­вали его в корм скоту, поэтому у них коровы много молока дава­ли. Вообще, они о животных заботились: сена полно накашива­ли, корнеплодов вдоволь выращивали, сеяли рожь, пшеницу, яч­мень, много клиньев под овес отводили. Корму хватало и лоша­дям, и свиньям, и птице. У них тут и звероферма была, и сады обильные. Одно время я сторожила сад, когда он колхозным стал. В нем росли яблони, сливы, вишни, полно было малины и гумии. Одной клубники собирали столько, что не успевали в город кор­зинами вывозить.

– Где же тот сад?

– Где сад? Вы еще спросите, где мельница, где клевера, где ви­сячие мосты над речками. Извели все, уничтожили, раскурочили. Русскому Ивану ведь ничего не надо. Начальники вместо того что­бы с умом руководить колхозами, приезжали стращать нас. Ско­ро, мол, начнется выселение японцев, так вы не ходите по одному, проявляйте бдительность.

– Ну и что же, были случаи нападения на наших людей?

– Никаких случаев не было, слыхом ни о чем не слыхивали. Хо­дила я одна повсюду: и на речку, и на сенокос, и на дальние огоро­ды. Никого не боялась, никто меня пальцем не тронул. Если япо­нец или японка встретятся, так раскланяются. С некоторыми се­мьями даже подружились, встречались, разговаривали. Они не­множко по-нашему говорили, мы маленько по-японски, ничего, понимали друг дружку, потому что говорили о понятном – о зем­ле, урожаях, о скотине. Хорошие люди были, так же, как мы, гор­батились с утра до ночи, детишек растили. Честные были, никогда никого не обманывали, чужого не возьмут, даже если само в руки плыло. Уже перед самым их отъездом понес мой муж, царство ему небесное, мешок овса на мельницу. Японец приходит через день и говорит: «Вася-сан, забери овес назад. Я его отшелушил, а раздро­бить не успею. Завтра мы уезжаем, так вдруг куда мешок пропа­дет». На другой день погрузились они с узелками в вагоны. Пош­ли мы провожать, попрощались по-хорошему. Они нам кланялись низко, руки пожимали. Мужчины махали нам, спрашивали: «Ма­дама, можно мы потом приедем, как разрешат?» Приезжайте, от­вечаем, места всем хватит, веселее жить будем. Детей наших, как вырастут, переженим. Смеются они, а у некоторых слезы на гла­зах. Еще бы! Здесь они оставляли дома, дворы, животину, огоро­ды, возделанные их руками. Только не мы же виноваты в тех сле­зах…

Подписка на заем 4-й пятилетки проходит на высоком уровне. По городу Маока из 1 650 русских на заем подписались 1 378 чело­век, из 3 750 японцев подписались 3 160.

Южно-Сахалинская область в первой декаде мая подписку вы­полнила на 172 процента. Управляющий заводом Тобудь Хонто­ского района Киокай Ивая 5 мая 1946 года подписался на 10 ты­сяч рублей и тут же внес их наличными.

Из доклада начальника политотдела Гражданского управления П. Богачева.

За лучшую работу в сельском хозяйстве сельским старостам и крестьянским хозяйствам, обеспечившим полное и качествен­ное выполнение планов сельхозработ, постановлением военного совета ДВО выделены премиальные фонды: карманных часов – 10 штук; резиновых сапог – 50 пар; гвоздей – 500 кг; табаку – 50 кг; керосина – 1 500 кг.

Из доклада начальника политотдела Гражданского управления П. Богачева.

В том же переселенческом эшелоне, в котором ехали Сулое­вы, прибыл в деревню Футомата и тракторист Николай Андрее­вич Травин. Теперь в Чапланово многие носят его фамилию. Дав­но упокоилась мать-героиня Мария Васильевна Травина, ушел в мир иной и сам глава рода, живут тут их дети, внуки и правнуки. Дети стали механизаторами, водителями, работали в совхозе, чем теперь занимаются – не знаю.

Интересен был взгляд Николая Андреевича на жизнь японской общины.

– Больше всего мне нравился порядок, какой был у них. Жили они небольшими хуторами, на хуторе был малый староста, а в центре деревни находился большой староста. Случись что-нибудь – в один миг поднимут людей, чтобы спастись от наводнения, по­жара или еще какой беды. Случилось с человеком несчастье – ста­роста тут как тут. Как раз такой случай произошел в ноябре сорок шестого года, на второй день праздника. Двое наших односель­чан подвыпили хорошенько, да и решили сдуру грабануть япон­ца, что жил на отшибе. Завалились

к нему, тряхнули: «Дай сакэ! Дай денег!» Сакэ у него не нашлось, денег он не дал, скорее все­го их у него не имелось, так они его избили и прихватили кое-что из утвари, чтобы пропить. Избитый японец пожаловался малому старосте, тот – на лошадь да в центр деревни к большому ста­росте, большой староста – к военным. Наши – вооруженных па­трулей навстречу грабителям, за штаны их да в конверт, по четы­ре года припечатали… Зато и слушали старосту, скажет он сло­во – закон! Поэтому ни воровства, ни хулиганства у них не было. Случалось, поцапаются два соседа из-за чего-нибудь, так любой старик на них прикрикнет, они отвесят ему поклон и разбегутся. Вечером выпьют мировую – по чашечке сакэ и с утра спешат по­мочь друг другу.

Сорок шестой год мы кое-как пережили, а с весны сорок седь­мого стали работать на их полях. Они уже знали, что уедут, по­этому землю не обрабатывали, но нам помогали. Не мог япон­ский крестьянин сидеть без дела! Подружился я с одним японцем, звали его Таниока, был он примерно одних лет со мною. Он дал мне свою лошадь, инвентарь, помог вспахать и засеять два клина. Раньше мы сеяли из лукошка, потом бороновали. Таниока научил сеять через трубку. У них специально изготавливались такие труб­ки, через которые зерно высеивается равномерно. Трубку эту при­крепляют к поясу, в емкость наподобие воронки засыпают зерно и таким образом засевают поле. Всходы получаются ровные, кусти­стые. Таниока перед отъездом предложил мне: «Бери моя ума (ло­шадь), она хоть и молодая, но умная, хорошо работать будет». Ло­шади у японцев были крупные, сильные. На батях – это такие спе­циальные сани для вывозки древесины – мы вывозили по двенад­цать кубов. В те годы машина брала в два раза меньше, в бездоро­жье не годилась, а японский битюг прёт поклажу, только посапы­вает. Таниока думал, что хозяйствуем мы каждый сам по себе, и отдал мне свою лошадь. Только у нас к тому богатству отнеслись плохо. В какой-то год сено не заготовил колхоз, перегнали лоша­дей к мысу Крильон, там они бродили почти год, пока не пропали.

Жили мы с японцами хорошо, делились всем, что имели. Они носили нам молоко, картошку, капусту, а мы взамен давали то, что перепадало нам по линии государственного снабжения: консервы, полотно, табак. Конечно, находились среди нас такие, что прино­шения японцев принимали как дань. Им сразу дали от ворот по­ворот. Жена Таниоки говорила моей: «Маруся, тебе дам молока и все, что есть, потому что ты не жадная, хотя у тебя детей много. А вот той мадаме не дам, потому что она жадная». Не особенно чем могли мы отблагодарить, но они ценили не то, сколько ты дал, а то, что готов поделиться последним.

Не хотели японцы уезжать отсюда, просили, чтобы их тут оста­вили. С ними и нам было бы легче обживаться, добро бы по ве­тру не пустили. А то ведь порастащили все. Что-то забрали воен­ные, стоявшие в соседнем поселке, электромоторы мы поснимали сами и забросили, сами же раскурочили вальцевальню. Не научи­лись мы у них дисциплине, порядку, бережливости, уважительно­му отношению к старикам.

На Томаринском бумкомбинате, где основная масса – япон­цы, план работы выполнен на 110-115 процентов. Шахтеры шах­ты Тайо за систематическое перевыполнение плана добычи угля второй год держат переходящее Красное знамя. Много ударни­ков среди японских рыбаков.

Из доклада начальника политотдела гражданского управления П. Богачева.

Кусочек детства

Теперь журналист Николай Иванович Савченко на заслужен­ном отдыхе, а в период его активной работы мы не раз вели разго­воры о взаимоотношениях с японцами. Он вспоминал: – Мне было девять лет, когда мы приехали на Сахалин. Впе­чатления от встреч с японцами были такими запоминающимися, что не померкли до сих пор. Прежде всего удивила их доброже­лательность. У хозяина, где мы поселились в Невельском райо­не, были мать, жена, маленький ребенок. Нас угостили жареной соей, какими-то мучными изделиями, самодельными конфетами. Может, не такое уж это было богатство, но для нас, постоянно го­лодающих, оно оказалось невиданным лакомством. И все это де­лалось искренне, без заискивания, без желания угодить нам. А ведь мы были чужаками, гостями незваными. Когда мы немного освоились, то поразились дворику хозяина. Какой это был дворик! Украшали его карликовые деревья, гармонично сложенные кам­ни. Но настоящим чудом оказался пруд, в котором плавали рыбки. Живые рыбки в пруду! Их кормили, ими любовались, часами со­зерцали. На все это мы таращили глаза, приходя в полное недоу­мение: как это так – просто любоваться? Для нас все имело прак­тический смысл: деревья растут, чтобы по ним лазить, ломать вет­ки, рубить их на дрова; рыба существует для того, чтобы ее ло­вить, употреблять в пищу, кормить кота. До нас никак не доходи­ло, что деревья, камни, рыбки могут доставлять эстетическое на­слаждение. В той же степени удивило обилие посуды, всяких без­делушек. Они тоже предназначались для украшения стола, жили­ща. Мы привыкли, в лучшем случае, к отдельной тарелке, а то приходилось есть из общей миски. Для нас важна была пища как таковая (побольше бы!), а из какой посуды ее есть – не имело ни­какого значения. Тут ставили на низенький стол несчетное коли­чество разнокалиберных чашек, блюдечек, различных по расцвет­ке, каждое имело свое предназначенье, в каждой была своя снедь или приправа.