Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

Но больше всего лично меня поразило то, что у японцев дела­лось для детей. Каждый японский ребенок имел все свое: обувь у него была по ноге, одежда – по росту. А мы, дети военных лет, до­нашивали то, что оставалось от старших братьев, а то носили шта­ны в заплатах, вместо пальтишка что-то невообразимое с торча­щими клочьями ваты. Японский мальчик ходил на лыжах с ботин­ками, катался на коньках с ботинками. У нас мало кто имел лыжи, да и те разные – одна короче, другая длиннее, одна шире, дру­гая уже. Коньки – один «дутыш», другой «снеговик» – прикрепля­лись к валенкам при помощи веревки и палки. У японского маль­чика имелся свой велосипед, а у нас был один на всю улицу, учи­лись мы на нем кататься по очереди, продев ногу под рамой. У нас взаимоотношения между взрослыми и детьми строились на окри­ке, шлепке, подзатыльнике. Нашим родителям

всегда было не до нас: то они на работе, то отдыхают после работы, то какие-то раз­говоры ведут с соседями и отгоняют нас, чтоб не слушали, то вы­пивают – опять-таки не подходи к ним. Японцы, смотришь, всег­да всей семьей, детей не наказывают. Отец мастерит что-то с сы­новьями, учит своему ремеслу, ходит с ними наблюдать приро­ду. Иногда японский мальчик что-нибудь отчубучит – у нас бы его отодрали как сидорову козу, а его мать и отец ограничатся замеча­нием и улыбкой.

Непродолжительное время мы росли вместе, играли, чему-то научились друг у друга. Когда они уезжали, то подарили кому велосипед, кому лыжи, кому пенал с карандашами. Расставание наше было по-своему трогательным, и доброе чувство детской дружбы по сей день находит во мне отзыв.

Моральное состояние японского населения – рабочих и кре­стьян – хорошее. Бригада Мацисита Ево план вылова рыбы вы­полнила на 216 процентов, бригада Сато Судзабуро – на 265 про­центов, бригада Сузуки Сёзо – на 180 процентов. Но бывший хо­зяин завода сакэ Тэмо Тоёдзи на одном из собраний в Кусюнае ска­зал: «Если я вернусь в Японию, то заявлю своему правительству, что у меня русские взяли завод, а денег за него и за оборудование не заплатили». Бывший мэр Кусюная сказал: «Пуркаев в листов­ках призывал население находиться на своих местах, всем япон­цам продолжать работать, а теперь хозяев лишили возможно­сти иметь свои предприятия».

Из сообщения начальника отдела спецпропаганды политуправ­ления 2-го Дальневосточного фронта подполковника Лисковца.

После пожара

Галина Александровна Черняева не раз рассказывала о том, как давным-давно приехала вместе с родителями в поселок Нитуй По­ронайского района, как поначалу боялась японцев. Они совсем не­давно воевали с нами, все поголовно были самураями и запросто могли зарезать детей.

Однажды, не в самый лучший для семьи день, от трубы загорелся дом. Дома японской постройки горели не более пятнадца­ти минут. Огонь мигом охватил потолки и стены, оклеенные бума­гой, и в небо разом ударил огромный костер. Горящий дом япон­цы не спасали, а стремились спасти людей и отстоять соседние строения. Не оплошали они и в тот день – успели вынести детей и кое-что из утвари.

Пожар хуже любого вора: вор хоть стены оставит, а тут уничто­жено было решительно все!

К счастью, в поселке оказалось пустующее жилье, и крышу над головой нашли быстро. Но не стало множества привычных вещей, которыми мы пользуемся ежечасно, не задумываясь об их значи­мости: ложек, тарелок, кастрюль, ведер. Кружки, чтобы воды на­питься, – и той не оказалось! Ребятишки после пожара грязные, чумазые, а нет мыла, мочалки, бельишка для смены, никакой аб­солютно одежонки, кроме той, в которой их застал пожарный пе­реполох. А на чем спать? А чем укрываться?

Первыми на помощь погорельцам пришли японцы – потяну­лись с узлами к месту их нового обитания. Несли посуду, продук­ты, толстые матрацы и одеяла, одежду, обувь, различную домаш­нюю утварь. Кланялись, выражали сочувствие. Пришли прежние соседи, бездетные муж и жена, выложили стопу отглаженного по­стельного белья, поставили горячего рису с рыбной приправой. Долго сидели, просили отдать им в дочки младшую сестру Гали­ны Соню, к которой они успели проникнуться душевностью.

Новым соседом у них стал Тимура-сан. У него была дочка, ро­весница Галины, дети быстро подружились, подружились и взрос­лые. Дети вместе бегали на речку, в лес за ягодой, зимой катались на санках да на лыжах. С помощью новых соседей семья занялась огородничеством: сажали картошку, капусту, сеяли табак. Жить с огородом стало намного легче.

Для наших переселенцев японцы оказались незаменимыми учителями. Наши не видели моря, не знали, с какой стороны по­дойти к кунгасу, как разобраться в путанице сетей. Японцы научи­ли наших ставить ловушки, невода, управлять кунгасами, лодка­ми, обрабатывать рыбу. У них вдоль всего побережья, через каж­дые 12-15 километров располагались рыбозаводы, туковарни, по­всюду стояли чаны

для засолки. Сами они изготавливали бочко­тару, ящики для упаковки готовой продукции. Тут же находился ледник. В феврале-марте в него завозили горы льда, и холода хва­тало до следующей зимы. Чему наши японцев научили? Навер­ное, и для них общение с нами было небесполезным. Только на поверхности всегда остается что-нибудь негативное. Бросалось в глаза, что японцы освоили русский мат. Случалось наблюдать ссо­ры японских мужчин: начинают препирательства вроде спокойно, потом распаляются все больше, крик становится громче. Наконец наступает кульминационный момент: запускают русским матом, как булыжником, после чего конфликт считается исчерпанным. Наши поражали японцев употреблением спиртного. Японец ча­шечку сакэ смакует целый вечер – наш залпом опрокидывает ста­кан неразведенного спирту. Японцев учили, как перед этим выдох сделать, как запить водой, закусить. Потом вместе пели русские песни. При отъезде на прощание вместе выпили добре, песни спе­ли, сплясали под гармошку. А бездетные соседи все никак не мог­ли расстаться с мыслью об удочерении Сони. Со слезами проща­лись, все просили, чтобы отдали ее.

Прошу оставить на рыбозаводе, так как я не имею родных и знакомых на Хоккайдо, живу на Сахалине с 1927 года, то есть со дня моего рождения. Жил у приемных отца и матери, воспиты­вался у чужих людей. Считаю родиной Советский Союз.

Накамуро, житель поселка Асанай.

Всего по Невельскому району заключено 67 договоров с япон­скими рабочими на 2-3 года. В районе выписывают 1 421 экзем­пляр газеты «Новая жизнь», которая выходит на японском язы­ке.

Из отчета политотдела областного Управления по гражданским делам за период с октября 1945 года по 20 июля 1946 года.

Прерванная дружба

От поселка Муравьево, что был в Корсаковском районе, ничего не осталось. А место здесь историческое: 20 июля 1867 года рота 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона на восточном бе­регу пролива, соединяющего залив, названный именем майора Буссе, основала пост Муравьевский. У берегов здесь играли стада лососей, косяки сельди пёрли прямо на берег, ее можно было со­бирать корзинами. В озере Буссе нашли редчайшее растение – ан­фельцию, из которой производят агар-агар. На склонах пологих гор полно брусники, лимонника, красники. После 1905 года рядом с русскими, оставшимися здесь, японцы построили поселок Тобути.

С приездом вербованных жизнь тут пошла веселая. Бригада прибрежного лова добывала сельдь, горбушу, корюшку, зимой – навагу, засольный и икорный цеха работали по двенадцать часов. Осенью наступало некоторое затишье, общественная жизнь пере­мещалась к клубу, куда кинопередвижка раз в неделю привозила кино, и к магазину, где торговали спиртным. После ноябрьских праздников выпадал снег. Зрелые мужчины и молодые парни уез­жали на лесоучасток за двадцать километров – там начинался се­зон лесозаготовок и вывозки древесины на нижний склад. «Длин­ный» рубль, за которым сюда приехали, на дороге не валялся, его приходилось зарабатывать. Семье, о которой пойдет речь, повезло хотя бы в том, что она поселилась недалеко от японца-врача. Но­вая власть ему запретила заниматься частной практикой, и он стал разнорабочим. У него установились дружеские отношения с со­седями. Главу семьи назначили бригадиром хозяйственного под­разделения, обслуживавшего внутренние нужды рыболовецко­го предприятия. Бригада вела текущий ремонт жилья и производ­ственных объектов, перевозила мелкие грузы на лошадях, содер­жала самих лошадей, а в разгар путины и добычи анфельции пере­брасывалась в производственное пекло. Особенные дружеские от­ношения у японца сложились с младшей дочкой бригадира, кото­рой минуло десять лет. Она его не забыла и до сих пор.

– Звали нашего соседа Такая. Не могу объяснить, что влекло его к нам. Отец его очень уважал, но отец выпивал, а японец был трез­венником. Тем не менее они почти каждый вечер сходились для разговора. Отец живо схватывал японский язык, наш друг снос­но объяснялся по-русски, научился, видимо, у старожилов. Ког­да отца не было дома, Такая принимался помогать маме по хозяй­ству: воды наносит, дров наколет. А то затевал с нами игры. Ему было лет тридцать, у них с женой подрастало двое маленьких де­тей. Жену его мы видели редко, она казалась нам замкнутой, стес­нительной. Она сидела дома, ее могла угнетать обида, что нам он уделяет больше внимания, чем собственным детям.