Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
Она наконец вылила шампанское и ополоснула бокал. Потом подумала и, подбежав к открытому окну, разбила бокал о подоконник и выбросила осколки в кусты.
“Ну, хотя бы так сойдет… Только если у графини найдут яд – впрочем, даже если и найдут. Она же никого не отравила”.
Женя зашагала обратно в зал; она вдруг поняла, что всхлипывает от жалости к графине и к себе, от горя. Вот все и кончилось. Из меценатствующих российских Крезов только умалишенная Анна Николаевна могла связаться с нею, Женей Прозоровой; а теперь Женя в большом свете никому не нужна, никто
“Эту женщину нужно отдать под суд – она ходит и убивает людей, и не понимает этого…”
– Мне надо умереть, - пробормотала Женя. – Мне давно надо умереть.
– Что вы говорите!
Женя не замечала, что остановилась посреди коридора и говорит сама с собою вслух; а рядом с нею стоял князь Завадский, вышедший к ней из бального зала.
– Не смейте наговаривать на себя подобным образом, - взволнованно проговорил он, сжав Жене руку. – Не смейте накликать на себя смерть! Она и так придет в свой час, за каждым!
Женя улыбнулась.
– Вы ничего не знаете, Виссарион Борисович. Я приношу всем вокруг меня одни несчастья. Есть человек, который любит меня на свою беду, и которого я не отпускаю…
“А есть человек, которого люблю я, и который не отпускает меня, хотя мертв уже давно”.
Князь схватил ее за другую руку. Обручальное кольцо впилось Жене в фалангу безымянного пальца, и она поморщилась от боли.
“Игорь! Игорь! Благороднейший человек на свете!”
– Как вы думаете, Виссарион Борисович, может быть, это наказание нам за спиритизм? – спросила Женя, подняв глаза на князя. – Ведь церковь считает то, что мы делаем, большим грехом…
– Ах, что вы говорите!
Виссарион Борисович сморщился, сразу сделавшись пятидесятилетним.
– Никто из нас не верит церковным догмам, именно поэтому все мы сегодня здесь, - сказал он. – Обещания церкви скупы, как мошна богача, общи и почти безосновательны - они не могут уже удовлетворить никакое изголодавшееся сердце…
Князь отпустил одну Женину руку и взял ее под локоть.
– Я отвезу вас домой.
“Погиб, погиб мой роман”, - подумала она, не отвечая.
У Жени опять заболело сердце – да так, что боль разошлась во все левое плечо и руку. Она посмотрела в окно, за которым совсем стемнело, и улыбнулась.
***
Женю привезли домой в то обманчивое сумеречное время, при определении которого летом легко можно ошибиться и на час, и больше: вперед и назад. Солнце не то село, не то еще не село; небо было пока прозрачно-золотым, но тени уже сделались резкими и черными.
Перед тем, как распрощаться с князем, Женя спросила у него, который час.
– Половина девятого, Евгения Романовна, - сказал его светлость.
“Он же “светлейший князь” - разве не так?”
Женя смотрела на человека, почтительно ждавшего ее прощальных слов, и только дивилась его простоте и такту. Неужели таковы все истинно благородные люди?
– Благодарю вас… от всего
Виссарион Борисович наклонил голову. Его экипаж, очень удобный, тоже был черным и лаковым, как и графский, а обе дверцы украшали гербы. “Гербовая карета”.
– Рад, что оказался полезен, - сказал князь.
Жене пора было идти, но она не решалась – ощущая какое-то благостное чувство, то самое презираемое “новыми людьми” чувство, будто ее осияла своим светом эта высочайшая особа. На самом деле немногие из аристократов обладают таким даром, подумала Женя. В братьях Морозовых тоже была эта способность покорять людей.
Видя, что Женя замешкалась, не зная, как осуществить расставание, князь улыбнулся и опустил руку в карман.
– Вот, возьмите, мадам, - проговорил он, подавая ей глянцевитую визитную карточку с золотым зубчатым краем. – Если у вас возникнет нужда во мне, вы можете ко мне обратиться. Я буду рад продолжить наше знакомство.
Жене показалось, что князь откуда-то знает – продолжения знакомства не будет. Но, однако, его предложение было искренним.
– Благодарю вас, ваша светлость.
– Для вас я Виссарион Борисович, - с улыбкою сказал князь, притронувшись к своей шляпе. Но у Жени не получалось выговорить “Виссарион Борисович” при виде титула “светлейший князь”, горящего золотом на его карточке. Ниже имя и титул повторялись по-французски, тоже золотом, а также был проставлен адрес его светлости и указан номер телефона.
Князь поклонился Жене, а потом шагнул к своему экипажу. Лакей подсадил его в карету. Карета тронулась с шорохом колес и перестуком копыт, а Женя так и осталась стоять, водя пальцем по зубчатому краю гладкого картонного прямоугольничка. Сердце часто и громко билось.
Больно билось.
“Нет, Виссарион Борисович, ничего не будет…”
Женя медленно пошла домой.
Ей открыл муж.
– Заходи, - сказал он.
Почти таким же тоном, каким пригласил ее для серьезного разговора в свой кабинет несколькими днями раньше.
– Где ты была? – спросил Игорь.
Женя открыла рот для оправданий, но взгляд мужа как будто отрезал путь воздуху в ее грудь.
– В твое отсутствие я сверился со своей записной книжкой. Когда-то я выписывал себе даты рождения всех членов твоего семейства, - сказал Игорь, и эта книжная по тщательности выражений фраза заставила Женю почувствовать себя чуть ли не ничтожеством.
– У твоей матери день рождения восьмого ноября, - закончил Игорь и сложил руки на груди. – Что это значит?
Женя молча покачала головой.
Оправдываться, лгать вдруг показалось очень унизительным. Женя просто села на корточки, распустив по полу подол своей багряницы*, и закрыла глаза.
Не услышала, а почувствовала, как Игорь присел напротив.
– Ты… понимаешь, что я очень за тебя волнуюсь? – проговорил он. Его голос, оттенки которого были слышны гораздо лучше теперь, когда Женя не видела, а только слышала мужа, сказал ей все.