Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
– Слушаю, ваше сиятельство.
Виктор попытался поклониться госпоже, но вместо этого под тяжестью свертков чуть не присел: колени разъехались. Анна Николаевна изволила рассмеяться, после чего еще раз махнула слуге рукой, точно прогоняя собачонку.
А потом повернулась к Жене, точно Виктора рядом уже не было.
– Евгения Романовна, я хотела бы свести с вами короткое знакомство, - музыкальным голосом произнесла графиня Шувалова.
Она говорила совершенно серьезно.
***
Женя несколько мгновений просто не могла найтись – ни думать, ни говорить.
– Свести короткое знакомство? – Женя наконец только и смогла, что повторить слова графини. – Но, мадам… Графиня, это невоз…
– Почему же невозможно? – ласково спросила графиня. – Евгения Романовна, я знаю, кто вы такая – вы вдохновительница великого человека, нового мессии. Я хочу узнать вас как можно лучше.
Она сидела перед Женей – прекрасная, как ангел, улыбающаяся улыбкой милостивой монархини. Анна Николаевна не сомневалась, что оказывает своей собеседнице великую честь предложением дружбы.
Женя встречала в своей жизни жестоких людей, но впервые видела женщину, настолько… тупую сердцем. Анна Николаевна просто не могла уразуметь, что она сделала. А может, успела и вовсе забыть, какую гнусную роль исполнила совсем недавно.
А вероятнее всего, подумала Женя, графиня относится к тем людям, для которых имеют значение только они сами, только их собственные поступки и побуждения. Остальные люди для них статисты… или даже декорации. И таких, как ее сиятельство, совсем, совсем немало.
– Ну, так что же? – спросила Анна Николаевна, видя, что пауза слишком затянулась. – Вы согласны стать моим другом?
Она по-прежнему улыбалась, ее фарфоровые руки живописно лежали в складках синего муарового* платья. Графиня была почти уверена в положительном ответе – просто потому, что ей невозможно было ответить иначе.
“По-хорошему, мне следовало бы дать ей по физиономии, как Лидия, и уйти!” - с ненавистью и к графине, и к себе подумала Женя.
Она по-прежнему сидела, не поднимаясь с места и не двигаясь. Но губы разомкнуть смогла.
– Нет, графиня, это невозможно.
В лице Анны Николаевны выразился мгновенный жаркий гнев, очи засверкали – но она остыла так же быстро, как и загорелась. Очевидно, Женя была слишком ей нужна.
– Мадам, я понимаю, почему вы сердиты на меня, - шепотом сказала графиня. Она протянула руку и коснулась Жениных пальцев: та дернулась, как от электричества.
– Понимаете? Так оставьте меня в покое, - сухо сказала Женя.
Анна Николаевна помялась, должно быть, не столько своим небольшим умом, сколько чутьем подбирая верные слова. Заговаривать о спектакле, который она разыграла в тот памятный день перед своим мужем, было никак нельзя. Разумеется, графиня не могла сейчас изобличить себя перед Женей – но ведь и никто другой не мог изобличить ее. Найдя нужную тактику, Анна Николаевна опять засветила свою приветливую улыбку.
– Мадам, вы вините меня в вашем несчастии. Но вспомните, что Спаситель наш также претерпел муки и смерть прежде своего вознесения.
Женя крупно заморгала, видя сквозь ресницы немеркнущую улыбку своей визави. Она думала в точности то же самое, что только что высказала ей Анна Николаевна – но разве одно и то же подразумевали они под этими словами! Графиня Шувалова забавлялась и людьми, и религией, и даже надеждою на спасение. Святые слова, главные для человека слова в ее устах отдавали пошлостью и неприличием – а спиритизм в ее руках превращался в ту самую игрушку темных людей, которую склонны были видеть в этом учении серьезные материалисты.
– Ваше сиятельство, вы правы, - сказала наконец Женя, когда в уме ее промелькнули все эти мысли. Пожалуй, графиню нельзя было даже винить за то, что она такая. У нее не хватало сердца, как у других людей не хватает рук или ног. – Но я не знаю… - произнесла Женя и осеклась.
– Excellent!* – воскликнула Анна Николаевна, расценив неуверенность противника как полную сдачу. Она даже пожаловала Женю пожатием руки – вернее, просто положила ей на руку свою прохладную нежную ладонь, да так и оставила ее поверх Жениной кисти, улыбаясь и глядя ей в глаза. Время от времени она похлопывала облагодетельствованную по руке. Женя едва могла скрыть отвращение и нетерпение.
– Так значит, мы отныне друзья, - сказала графиня. – Вы не представляете, Евгения Романовна, как я счастлива этим. Я так одинока, поверьте…
Глаза ее заволокло слезами, голос дрогнул.
Женя с удивлением подумала, что Анна Николаевна, возможно, и не ломается сейчас. Такая особа действительно могла быть одинока как перст, несмотря на толпы обожателей и прислужников. Что ж, даже такой человек – человек…
– Я верю, мадам, - сказала Женя, с какой-то гадливостью к себе понимая, что начинает сочувствовать графине. – Но я не понимаю, что вы нашли именно во мне.
– Да как же вы не понимаете!..
Анна Николаевна наконец избавила ее от похлопываний по руке, вскинув белые ладони с экзальтированным, счастливым видом.
– Вы – это ключ к нему, - проговорила она. – Ключ к Нему! Я… сохну, я давно страдаю сухоткою* души, я не могу веровать! И однажды, когда я совсем отчаялась - мне был Он!..
Графиня ткнула пальцем в небо, как будто Василий сидел там, на облаках, и смотрел на них сверху. Женя покачала головой; ей хотелось посмеяться над наивностью и бесчувственностью этой великосветской дамы, но она не могла этого сделать.
Потому что она чувствовала по отношению к Василию Морозову почти то же самое.
Потому что она поспособствовала смерти Василия Морозова почти в той же степени, что и Анна Николаевна.
“Как мы похожи! Как мы – все – похожи!”
Графиня некоторое время молчала, опять подбирая слова. Женя тоже молчала, но уже без былой враждебности, только с усталым сожалением.
– Евгения Романовна, правда ли, что вы писательница? – спросила вдруг Анна Николаевна. – Правда ли, что вы написали роман, посвященный Василию Морозову? Вы хотели бы издать его?