Трапеция
Шрифт:
разговоры не нравятся. И Лу бы не понравились. И Папаше…
– Нет, Марио, серьезно, – настаивал Томми.
Марио перестал ухмыляться.
– Ладно, если серьезно, я давно решил – еще до того, как начал работать над
тройным сальто – что буду учиться, как Барни Парриш, без лонжи. Решил, что чем
больше раз упаду, тем лучше научусь справляться с падениями без особого
вреда для себя. Мы с Анжело много спорили по этому вопросу.
– Я думал, что он свихнулся, – добавил Анжело. –
Марио кивнул.
– Я свалился, должно быть, пару тысяч раз. Наверное, мог бы и без сетки упасть и
не убиться, – он постучал по косяку. – Стукну по дереву. Хотя пробовать, конечно, не собираюсь.
Анжело, потянувшись, расстегнул манжету на длинном рукаве рубашки Марио и
закатал его. Тронул красную отметину на локте.
– Но пара таких штук на тебе есть всегда. Когда-нибудь заработаешь инфекцию
и будешь знать. Я уже не говорю, что это жутко больно.
Марио, пожав плечами, потянул рукав обратно.
– Ой-ой-ой! Да ты хуже Люсии! Я их вообще не замечаю. Это Клео нам когда-то
говорила про возможность сломать шею?
– Не Клео, – возразил Анжело, – а Барни Парриш. Он говорил, что каждый, кто
хочет стать воздушным гимнастом, должен философски относиться к
вероятности сломать шею.
– Ну нет, – протянул Марио. – Я человек ограниченный, и у меня насчет ломания
шеи предубеждение. Даже, можно сказать, нетерпимость. Так что я решил, что
лучше бы мне войти в чертовски хорошие… извини, Барб… хорошие отношения с
сеткой. Для того она, в конце концов, и повешена. И это дает результаты.
Спросите Томми. Я учил его летать без лонжи. И он не делал и половины тех
падений, которые обычно встречаются у начинающих.
– Но как ты падаешь и не ранишься? – не отставал Томми.
Марио пожал плечами.
– Так же, как ты. Или любой другой. Инстинкт, наверное. Когда я начинаю третий
оборот, то внутри что-то щелкает – да или нет. Если нет, я даже не пытаюсь
тянуться к Анжело. Обнаруживаю, что уже перевернулся и готов падать.
– Неплохой инстинкт, – заметил Анжело. – Из тебя бы вышел хороший каскадер.
Зимой я много работаю в «Уорлд Филмз». Мог бы и тебя пристроить. Знаю, что
тебе такое не нравится, но это все-таки заработок. К тому же гораздо более
мужская работа, чем это бабское кривляние в балетной школе.
Марио явно разозлился: плечи его напряглись – но сумел выдавить улыбку.
– Нет уж. Это не для меня. Говорю же, у меня предубеждение насчет ломания
шеи… в любых местах, кроме центрального манежа. Все, Анжело, нам пора
готовиться к выступлению.
Ночью Томми долго лежал без сна. Перед глазами продолжали
картинки с генеральной репетиции. Марио, одновременно расслабленный и
собранный, ступающий позади него на мостик. Его собственный первый кач и
неожиданное понимание – за секунду до того, как отпустить перекладину – что
за ним наблюдает аудитория, гораздо более критичная и требовательная, нежели та, с которой предстоит столкнуться в туре.
Напряженный Марио, подающий Анжело сигнал к тройному сальто. Внезапно
наступившая тишина – все тише, тише, тише, пока в зале не осталось иных звуков, кроме поскрипывания строп. Трапеция, взмывающая все выше, полет, переворот и
тяжелое падение. Вопль Люсии, оборвавшийся на середине – крик истинного
ужаса. Лицо Марио, выбирающегося из сетки – обозленное и задумчивое
попеременно.
Позже, когда они спускались, Томми шепнул:
– Сочувствую, что не вышло.
Но Марио улыбнулся.
– Ничего. Я уже понял, что сделал неправильно.
Позже семья столпилась вокруг них с объятиями и поздравлениями. Барбара
порывисто обхватила Томми за плечи и поцеловала. При воспоминании об
удивленном взгляде Люсии у него снова загорелись уши. А тогда он оттолкнул
Барбару, пробормотав: «Ну, завязывай с этими нежностями…»
У каждого нашлись добрые слова. Глаза Папаши Тони сияли, пусть все, что он
сказал, было: «Что ж, в этом году ты не посрамишь доброе имя Сантелли».
Анжело, стиснув Томми в медвежьих объятиях, сердечно проговорил: «Славная
работа, парень». Джо предположил, медленно и уверенно, что когда Томми
дорастет до своих локтей и коленок, то из него выйдет очень дельный артист.
Но важнее всего было крепкое быстрое объятие Марио украдкой – когда они
вылезали из трико в раздевалке. Он сказал только: «Хорошо, Везунчик, хорошо».
Но слова эти для Томми имели значение куда большее, чем все остальные, вместе взятые.
Однако вечером Марио опять отдалился – стал холодным, резким и взрослым.
Люсия устроила одну из своих впечатляющих праздничных трапез, а когда все
начали расходиться по спальням, нахмурилась:
– Будешь спать в швейной мастерской?
Марио кивнул.
– Ох, Мэтт, – заволновалась она. – Я уже убрала оттуда простыни! Ложись с
Томми или Клэем.
Марио колебался, и Томми быстро сказал:
– Я не против.
Лицо Марио снова сделалось чужим и холодным, снова он словно отдалился на
миллион миль.
– Слушай, нам три дня ютиться в трейлере на головах друг у друга. Я пока побуду
один, если не возражаешь. И к твоему сведению, Люсия, я умею застилать