Трасса "Юг". Парни из 90-х
Шрифт:
– Так что он, так в голом виде и пропал? – спросил я почему-то.
– Хороший вопрос. Служба безопасности тоже призадумалась. Нет, нифига. Он оделся. Штаны пропали, ботинки «ллойд». Ну, в которых он на работу ходит.
– Какие ботинки?
– Да вот такие же. – Он повертел подошвой перед моим носом. Я протянул руку, осторожно взял ботинок за подметку.
– Ой, блин... – проговорил я.
– Ты чего? – удивился Кирилл.
– Когда это все случилось? Две недели назад?
Он кивнул, недоуменно глядя на меня. Тогда я сказал:
– Есть одна версия. Лучше бы, правда,
Эпизод48. Шалимовский джип-wrangler стоял возле самой мазутной цистерны. Джип был маленький и ярко-красный, как телефонная будка, с широкими колесами на никелированных дисках. Сторонний наблюдатель мог бы решить, что какой-нибудь нефтяной насос заказал здесь съемки клипа для своей голосистой содержанки, с прицелом на hard rotation. Но дело обстояло не совсем так, и мы это знали.
Наш автобус остался у ворот с надписью «въезд запрещен». Макс никогда бы не посмотрел на такую надпись, просто ему не хотелось ломать колеса на скользких шпалах.
Но кто-то все же проехал сюда до нас. На машине потяжелее рэнглера. Отпечатки его протекторов глубоко врезались в черный жирный песок возле самой двери мальцевской сторожки.
Сама дверь была плотно прикрыта. Мы постучали. Никто не отозвался. Мы вошли внутрь, я нащупал на стене допотопный выключатель, повернул ручку. Под потолком засветилась лампочка.
В каптерке не оказалось никого. Алюминиевый блок цилиндров по-прежнему громоздился посреди комнаты. Койка была аккуратно прибрана.
– Вот, – сказал я и поднял с пола дорогой ллойдовский ботинок на левую ногу.
Ботинок был почти новый. Его правый брат-близнец остался в цистерне.
Кирилл Шалимов взял ботинок в руку.
– Может, не тот? – спросил он севшим голосом.
Мы вышли на воздух и огляделись. Было часа три; солнце по-прежнему светило ярко, ветерок дул с моря.
– Пока сам не увидишь, не узнаешь, – жестко сказал Макс.
Кирилл молча кивнул. Скинул свой пиджак; не торопясь, закатал рукава белой рубашки. Взял из автобуса уже известные нам буксирные стропы, связал их вместе. Забрался по грязным ступенькам на крышу резервуара. Заглянул вниз, в люк. Привязал стропы к железной скобе. Свесил ноги в люк и, помедлив несколько мгновений, скрылся внутри.
Мы стояли и курили.
Через несколько минут он вылез. Посидел на крыше, свесив ноги: мы видели его силуэт, похожий на черную шахматную фигуру. Затем начал спускаться. Спрыгнул на песок.
Его походка неуловимо изменилась. В лицо лучше было и не глядеть.
– Всё верно, – сказал он, подойдя поближе. – Да. Только там их два.
– Что-о? – воскликнул кто-то из нас, а может, все трое одновременно.
– Второй – мужик в тельняшке.
Макс в сердцах плюнул на черный песок. Костик тяжело вздохнул.
– Знали его, что ли? – спросил Шалимов.
– Это Мальцев, – ответил я. – Сторож. Он нас отсюда вытащил.
– А отца не вытащил, – заметил Кирилл сквозь зубы.
– Семен говорил, что он еще был жив, когда в бочку попал, – хмуро сказал Макс. – Только недолго жил. Кричал, наверно, но никто не слышал.
– Я им никогда не прощу, – произнес
– Так кто это сделал? – спросил я.
– Это Ларионов. Это он, ублюдок. И его, бл...дь, орлы горные.
Тут по его лицу пробежала судорога, и он крепко-крепко сжал зубы. И умолк.
Много позже я начал понимать, что произошло. Собственно, дело было не в мэре Ларионове и не в Ростиславе Шалимове (иначе известном как Ростик Шальной). Дело было в принципе. Принцип состоял в том, чтобы никогда и ни под каким видом не отдавать никому денег.
Бывший комсомолец Ларионов унаследовал свой кабинет непосредственно от старших товарищей-коммунистов. Сидя в этом кабинете, он приглядывал за парой-тройкой доходных предприятий, открытых старшими товарищами на деньги партии, а заодно собирал дань со всех остальных хворостовских коммерсантов.
Со временем тянуть по-мелкому ему наскучило. В партнерстве с Ростиком Шальным и на средства РОСТ-Банка он купил местный колбасный завод, потом – овощебазу, автосервис и даже несколько ресторанов. Покупать ему понравилось, платить деньги – не очень. Тогда он поступил просто и эффектно (по крайней мере, так я понял суть интриги): перепродал свои активы по второму разу.
Покупателями оказались пришельцы с гор. Этим простым ребятам было наплевать на законное оформление сделки, в те времена они брали не глядя все, что казалось им ценным. Умный банкир Ростислав Шалимов предупреждал мэра о недальновидности такого поведения. Но он никак не ожидал, что спустя год-другой Ларионов продаст и его. Новые партнеры мэра без церемоний бросили банкира в нефтяную цистерну, не отказав себе в удовольствии помучить перед этим.
А жирный Ахмед, наверное, так же стоял рядом и пил свою минералку.
О чем банкир Шалимов вспоминал в последние мгновения жизни, уткнувшись лицом в грязь? Мне было тяжело об этом думать. Мы должны были встретиться при иных обстоятельствах.
Потом я подумал про Мальцева. Это из-за нас он оказался там, в цистерне. Ахмед искал не кого-нибудь, а нас. Опять все дерьмо в этой жизни происходит из-за нас.
А вот если бы Мальцев нас не вытащил, вместо него там лежали бы мы втроем. То есть, вчетвером, если считать молчаливого Шалимова-старшего (в одном ботинке).
Первым, наверно, отрубился бы Костик, ему пришлось хуже всех. И я успел бы почувствовать, каково это, когда рядом с тобой умирает твой друг.
«Так погибла в Антарктиде экспедиция капитана Скотта», – вспомнил я старинную книжку, читанную когда-то летом, здесь же, на Азовском море.
[Фрагмент восстановлен: этот поход с самого начала был неудачным. Норвежец Роальд Амундсен пришел к полюсу раньше англичан. На обратном пути их осталось трое: Скотт, Уилсон и Боуэрс. Все трое замерзли в палатке, в метель, а Роберт Скотт умер последним. Он успел написать прощальные письма родственникам своих спутников. В них он рассказал, какие это были хорошие и мужественные люди. Написал письмо и своей жене, потом исправил адрес: «моей вдове». Их тела были найдены только через восемь месяцев, в ноябре 1912 года.]