Тренировочный день 3
Шрифт:
— Кажется она снова заснула. — шепчет Лиля: — Витька, ты чего, не помнишь, о чем мы вчера договорились? Мы договорились что я в тебя якобы влюблюсь! Что мы с тобой будто бы переспали!
— Будто бы? — переспрашивает Виктор, испытывая легкое разочарование: — а чего ты без трусов тогда?
— Для достоверности! — горячий шепот ему в ухо кажется возбуждает его еще больше: — я и с тебя трусы стянула. Кстати — хороший размерчик. Вполне себе. Я думала, что с утра девчонки проснуться, начнут нас искать, а мы с тобой в одной постели голые. Ясно же, что случилось. Верно?
—
— В общем я так и хотела, но ты вырубился. — отвечает Лиля: — все-таки много портвейна выпил.
— Проклятый портвейн. Алкоголь зло. — сокрушается Виктор.
— … но как с нами в кровати Маша оказалась? Ума не приложу… — шепчет Лиля: — да погоди ты ко мне лезть со своими лапами! Она же сейчас проснется!
— Разве это не есть самое лучшее алиби? Вот она проснется, а мы прямо тут сексом занимаемся? Вот идеальное преступление! — говорит Виктор, не спеша «убирать свои лапы», четко зная, что интонация, когда действительно хотят, чтобы лапы убрал — немного другая.
— … ты меня отвлекаешь. Мне Маша нравится. — говорит Лиля, но уже не так уверенно: — и… ммм… да убери ты свои ручища! Думать мне мешаешь!
— Зачем такой красивой девушке думать о чем-то с утра? С утра нужно расслабиться… и…
— Ааах… слушай, ну только туда не лезь своими пальцами… отстань, скотина, я же сейчас описаюсь! — сердится она и кусает его за плечо своими маленькими, но очень острыми зубками.
— Ах так!
— Ай! Убери руки, чудовище!
— Господи, да заткнетесь вы наконец или… — за спиной у Виктора поднимается всклокоченная голова Марии Волокитиной, лучшего бомбардира области. Она трет глаза и зевает, потом ойкает и вскакивает, прижимая одеяло к груди.
— Вы чего?! — глаза у нее округляются.
— Машка, холодно же. — говорит Лиля: — ты все одеяло с нас стянула.
— Вы голые! — Волокитина тычет в них пальцем: — вы трахались!
— Да мы только начали… — вздыхает Виктор и Лиля тут же — бьет его по голове.
— Не слушай его. — говорит она: — мы всю ночь этим занимались. Витька — классный! Я решила, что влюбилась в него.
— Охренеть. Что, серьезно? — Волокитина осела на кровать, прислонившись спиной к стенке: — это ты сейчас серьезно, Лилька? Полищук, а ты свой срам прикрой! Размахиваешь тут…
— Не моя вина что он так стоит… к тебе бы так прижались таким телом. — ворчит Виктор, набрасывая на среднюю часть тела уголок одеяла: — вот теперь будет палатка. Или вигвам.
— Мы его на помойке подобрали, от очистков очистили, а он нам теперь тут фигвамы рисовать будет. — Лиля Бергштейн зевает и садится в кровати по-турецки, скрестив ноги и Виктор снова любуется ее идеальной, словно выточенной из слоновой кости, ладной фигурой. Какие изгибы… как там один алкоголик Веничка из электрички говорил — «припасть к ее телу и пастись, пастись среди лилий, ровно столько, чтобы до смерти изнемочь!» Сокровенные изгибы тела Лили Бергштейн заслуживали воздаяния осанны в храмах
— Лилька и Витька. С ума сойти. — Волокитина, запускает пятерню в волосы и с силой чешет себе голову: — охренеть. Полищук! Ты совсем охамел?!
— А?
— Ты мою подругу соблазнил, скотина ты эдакая!
— Я старался. — признается Виктор: — это было нелегко, но я приложил все усилия. Кстати, я был бы не против еще раз соблазнить. Раз пять, наверное. Или шесть.
— Хватит уже. — Лиля больно ударяет его кулачком в плечо: — всю ночь кувыркались, а тебе все мало? Кобель.
— Мда. — вздыхает Виктор: — вот черт. Конечно, как я мог забыть эту ночь и все… кувыркания.
— У меня голова кругом идет. — говорит Волокитина: — но ты скотина, Полищук. Как ты мог вообще?!
— Да ты на него не наседай, Маша. — защищает его Лиля: — у нас по обоюдному согласию. Вернее, ну это я его в постель затащила. Потому как влюбилась.
— Чего? — на лице у Волокитиной появляется выражение Станиславского. Понятно, думает Виктор, она ей не верит. И то верно, зря Лиля так сказала… сперва постель — потом любовь. Для девушки именно такой порядок будет верным, а не наоборот. Она же знает, что Лиля больше к ней тянется, а не к парням.
— А… ну и ладно. — Маша справляется со своими внутренними сомнениями: — радость-то какая. Правда перед Айгулей неудобно, но я с ней поговорю. Полищук, а ну признавайся, ты Салчакову тоже… того? Скотина!
— Не было у нас ничего с Айгулей. — протестует Виктор. Хочет добавить «да и с Лилей ничего не было», но взглянув на Лилю, которая прищуривает на него глаз — удерживается от этой реплики.
— Лиля? Маша? — дверь в комнату открывается и на пороге вырастает Айгуля, которая отчаянно зевает и чешет свой живот: — вы где? И… — ее взгляд натыкается на них и она — замирает на месте. Некоторое время смотрит на них, оценивая обнаженную Бергштейн, которая сидит, по-турецки нисколько не скрывая от широкой общественности свои скульптурные формы, Виктора, который накинул угол одеяла на середину тела, построив вигвам. И конечно на сидящую у стены Волокитину, которая, кстати тоже не отличается обилием одежды — на ней спортивный лифчик. Внизу — собранное к ногам одеяло.
— Алена! Маслова! — наконец приходит в себя Айгуля и кричит, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от живописной композиции «Обнаженные в квартире»: — иди сюда! У нас тут групповуха!
— Серьезно?! — раздается голос Масловой: — а чего меня не позвали?
— Нет тут никакой групповухи. — вздыхает Волокитина и поворачивает голову к Лиле: — Бергштейн, мы с тобой кажется договаривались насчет пьяных приколов!
— А жаль. — тихо говорит Виктор. Поднимает голову, натыкается на яростный взгляд Волокитиной и тут же вскидывает руки, сдаваясь: — да ладно! Я ничего не говорил. Меня все устраивает.