Третий берег Стикса (трилогия)
Шрифт:
Тряска немилосердная, зубы лязгают: «тр-р-р».
— Тпр-р-р! — выкрикнул спросонья Волков и глянул вперёд. Машину несло правой стороной по обочине. Подскочив, когда под колесо подвернулся очередной камень и прикусив язык, капитан окончательно пришёл в себя и глянул на водителя с возмущением. Сатир клевал носом, глаза его были прикрыты. Саша аккуратно выровнял руль, придержал его и гаркнул в Матвеево ухо:
— Подъём!
— Что?! Где?! — встрепенулся тот, дёрнул головой, отпрянул, в руль вцепился прямыми руками и выкрикнул: — Ох ты ж мать моя женщина!
— Нда-а, — вынужден был согласиться Волков, — что правда то правда.
— Пусти руль.
— Ты
— Я не спал, — убеждённо соврал сатир, прислушался и спросил: — Что это гудит так?
Какой-то неприятный пульсирующий звук, перекрывая привычный уже шум двигателя, слышался, как показалось Волкову, справа. Заметив, что машина сбавила скорость, он глянул на водителя с недоумением. Тот прислушивался, выставив правое ухо вперёд, а губы сложил так, будто собирался свистнуть.
— Давно это? — спросил он наконец.
— С тех пор, как кое-кто скакал правыми колёсами по обочине, — ответил ядовито Волков и подумал: «Гудит точно как разбитый подшипник шлюзового компрессора».
— С нами Сила! — пробормотал Матвей. — По обочине? Только бы не отвалилось колесо. Только бы доехать до решетиловой кузницы. Где это мы?
Волков смолчал, глянул в окно. Поле горбом, по горбу ряды светло-зелёной зелени, и идут шеренгой меж рядов люди, кланяются, взмахивают какими-то палками. Околдованный невиданным зрелищем эмиссар Внешнего Сообщества до тех пор следил за ними, пока была возможность, потом собрался спросить провожатого, что это — работа или спорт, но не успел. Матвей притормозил, вертя ручкой опустил стекло полностью, высунулся наружу, задудел сигналом с остервенением и заорал:
— Эй, говновоз, дай проехать! Не видишь, торопимся!
Саша глянул вперёд. Почти весь обзор заслонила коричневая, с прозеленью куча, наваленная на повозку с тонкими колёсами. Сначала показалось, древний экипаж этот стоит посреди дороги, но детальный осмотр стальных корявых ободьев показало — едет всё-таки, катится, хоть и медленно. Принюхавшись, Саша поспешно закрыл окно, и хорошо сделал — в стекло тут же стукнулось с разлёту какое-то крупное насекомое. Медведь едва заметно тащился за телегой, издавая оглушительный рёв (Матвей упёрся ладонью в крестовину руля, шепча проклятия), но дорогу ему уступили не сразу. Когда он объезжал воз, прижав машину к левому краю дороги, в Сашином окне степенно проплыли сначала деревянные борта, сапоги чьи-то, оглобли, потом костлявый лошадиный круп, а затем и желтозубая печальная морда старой клячи. Обсигналив возницу напоследок и выпустив в его адрес ещё одно замысловатое ругательство, Матвей дал газ.
— Знаю я теперь, где мы, — недовольно шевеля носом, сказал он. — Авось, за десять вёрст колесо не отвалится.
— А если всё же отвалится? — спросил, чтобы поддержать разговор Волков.
— Болячку тебе на язы… — начал сатир, но осёкся и извинился: — Прости, вырвалось. Авось, дотянем до кузницы. Не знаю, что с медведем делать, если здесь обломается.
— Чинить не умеешь, только кататься?
— Кузнец пусть чинит, ему на то дано отпущение. Кому охота греха набираться? — непонятно пояснил Матвей, и Саша решил не расспрашивать, почему замена обыкновенного подшипника считается прегрешением.
Матвей ехал заметно медленнее, видимо, из боязни потерять колесо, когда же медведь свернул, ворча, на разбитую, всю в колдобинах, грунтовую дорогу, пополз так, будто спереди всё ещё тащился тяжело груженый экипаж мощностью в одну заморенную лошадиную силу. Нос медведя то указывал в небо выше макушек дерев дальнего леса, то нацеливался ухнуть в затопившую колеи зеркальную, с отражением
— Я сейчас, — бросил, вываливаясь из двери, сатир.
«Что это ему приспичило?» — оглядываясь лениво и без особого интереса, подумал капитан. Щёлкнул замок, пискнули петли пятой двери, меж подголовников задних сидений показалась озабоченная сатирова физиономия, Саша услышал: «Куда же я его…» — и Джокер скрылся за сиденьями. Зашуршал чем-то, сказал победно: «Ага, вот ты где!» — шумно завозился, то высовывая голову, как Петрушка из ящика, то снова прячась. В конце концов грохнул дверью, обежал машину и сел за руль, но теперь на нём был не чёрный комбинезон волкодава, а белые, грубой выделки одежды: штаны и балахон, перетянутый матерчатым поясом. Выражение лица Джокера тоже заметно переменилось, стало благостным, сладким, даже приторным.
— Слава солнцу красному, — пропыхтел он, запуская двигатель, — Шакьямуни слава. Грешным делом показалось, что посеял я где-то эти их тряпки белые. Пришлось бы тогда подъедаться у Решетилова, а жратва у него, прямо тебе скажу, хуже некуда.
Обогнули рощицу, дорога пошла через поле, трясти стало меньше. Впереди, как остров в зелёных травяных волнах, безлесная горушка, на ней, словно сдвинутая набекрень шапка, крыша большого дома. И чёрный дым в небеса.
— Жрёт он кашу одну с овощами, непонятно даже, почему здоровый такой, — сладко улыбаясь и кивая самому себе рассказывал Джокер. — В прошлый раз, когда он медведю губу менял после того, как выскочил мне под колёса блохастый…
«О небо, опять!» — мысленно застонал Саша, но слушать нужно было, чтобы понять, кто такие манихеи, почему кормятся лучше некого Решетилова, о котором известно было уже, что работает кузнецом и продал не так давно Матвею губу медвежью новую, муховскую. Пришлось опять всё это безропотно выслушать, но оказалось — зря, потому что новой информации рассказчик добавил не очень много. Сказал: «Но на этот раз мы отведаем манихеевой пищи праведной», — и замолчал, пожевав губами и сглотнув слюну.
Холм с бревенчатым строением на лысой макушке приближался, медленно поворачиваясь, словно бы для того, чтобы дать подъезжающим оглядеть свой диковинный головной убор со всех сторон. И Саша разглядывал двускатную, чешуйчатую, словно спина доисторического ящера, крышу; приземистые сараи и сарайчики; длиннейшую трубу, чадящую чёрным не хуже вулкана средней величины; и змею-дорогу, что разлёглась погреться на южном склоне, неосторожно сунув голову под арку ворот. Тут-то ей и досталось по шее гигантскими створками, как гильотинными ножницами.
Нужно сказать, дом, приткнутый в стороне от проезжей дороги, видом своим независимым давал понять всем и каждому, что ни в ком и ни в чём не нуждается, но когда медведь стал взбираться на склон, показались позади холма в лощине крыши — россыпью. Всё-таки неподалёку было селение.
— Что там?
— Манихеевка, — ответил сатир.
Глава девятая
— Шо, опять ты? — сказал Матвею кузнец, опершись о крышу автомобиля. Саше было видно только нижнюю половину лица, полные губы, щёки с ямочками над чёрным от сажи фартуком. Но тон вопроса сомнений не оставлял: глаза хозяина кузницы, должно быть, иронически прищурены.