Триумф поражения
Шрифт:
— А именно? — осторожно спросила я лучшего друга Холодильника, который заявился в агентство в элегантном сером костюме и пепельно-серой рубашке.
Смешно! Жили у бабуси два веселых гуся. Один серый, другой белый.
— Видите ли, — усмехнулся Матвей, заглядывая мне в глаза и ожидая какой-то реакции. — Час назад я пил кофе с главой рекламного отдела. Теперь…
— Вы знаете обо мне всё и даже больше! — искренне-облегченно рассмеялась я. — После Марины мне лучше не придумать. Не буду и пытаться…
— Почему же? — картинно
— И чем же я вам так мила? — удивилась я, приправив свой вопрос иронией.
— Вы милы сами по себе! — радостно сообщил мне Матвей. — Я чувствую, что являюсь вашим спасителем. Пока не понял от чего, но точно знаю, от кого. Это вы признаёте?
— Признаю! — мне весело и грустно одновременно. Что было бы, если бы вчера в доме Климова не оказался неожиданно приехавший друг?
— Значит, вы должны мне кое-что приятное! — Матвей осторожно, почти с опаской взял меня за локоть. — Завтрак? Обед? Ужин?
— Максимум — полдник! — невольно рассмеялась я, настойчиво освобождая свою руку.
— Оригинально! — подхватил смех Матвей. — Мне тридцать лет, а я еще никогда не полдничал с красивой, нет, очень красивой девушкой!
— Тогда я вас угощу! — пообещала я, уверенная, что передо мной шпион Хозяина.
— Вы в курсе, — подобострастно говорит мне Матвей, — что ваши глаза толкают мужчин на необъяснимые поступки? Только что они были голубыми, теперь почему-то зеленые.
Мы сидим в нашем кафе, и Павел Денисович угощает нас настоящей творожной запеканкой, за возможность попробовать которую любой из нашего агентства отдаст ползарплаты.
— Боже! — восклицает Матвей, положив в рот маленький кусочек запеканки. — Я прошу политического убежища в вашем агентстве. Могу отрабатывать дворником или посудомойкой.
Я смеюсь, попадая под обаяние его веселых серых глаз, смотрящих на меня с интересом, но без подтекста.
С того самого дня ежедневно Матвей появляется в агентстве под любым предлогом: пополдничать у Павла Денисовича (подсел, что ж поделать!), привезти мне букетик подснежников (не смог пройти мимо, надо подарить, ведь их уже сорвали!), прочесть мне новое стихотворение, которое он выучил (раз в неделю учу по одному стихотворению — и так всю жизнь!), пригласить на выставку, на прогулку, в театр, в кино (знаю, что не пойдете, милая, но… попытка не пытка!).
За полтора месяца все в агентстве так привыкли к Матвею, что он, с легкого языка Павлы Борисовны, получил прозвище Дежурный.
Последнюю неделю Матвей приходит в девять часов вечера, минута в минуту. Агентство уже закрыто, и он приходит со стороны внутреннего двора ко мне в квартиру. Напрашивается на чай и развлекает меня стихами или шутками. Задерживается ненадолго, минут на тридцать-сорок. Потом уходит, чтобы прийти на следующий день.
— Запускать? — хихикает Ленка.
Киваю и задумываюсь: Матвей вообще знает, что
Май стоит теплый, почти жаркий. Матвей в легких джинсах и синей футболке.
— Всем привет! — здоровается Дежурный. — Вечеринка или заговор?
— Вечеринка! — отвечаю я.
— Заговор! — дружно подтверждают Ленка, Костик и Димка.
Матвей раскатисто смеется, наполняя весельем и хорошим настроением комнату.
— Проводишь? — находчиво спрашивает Димку Ленка.
— Конечно! — быстро понимает намек мой помощник и вскакивает с дивана.
Друзья уходят, оставляя нас наедине и напоследок беспрестанно подмигивая.
— Обязательно скажи своему Дежурному, что жить ему осталось две недели, — Димка очень доволен собой и своей шуткой.
— Окуджава! — улыбается Матвей, увидев на журнальном столике старый сборник стихов. Он начинает артистично декламировать:
Эта женщина! Увижу и немею.
Потому-то, понимаешь, не гляжу.
Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю
и к цыганкам, понимаешь, не хожу.
Напророчат: не люби ее такую,
набормочут: до рассвета заживет,
наколдуют, нагадают, накукуют…
А она на нашей улице живет!
— Прекрасно! Спасибо! — благодарю я гостя, улыбаясь против воли от уха до уха, и говорю. — Мне есть, чем ответить!
Девочка плачет: шарик улетел.
Ее утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха все нет.
Ее утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушел к другой.
Ее утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила…
А шарик вернулся, а он голубой.
— Прелесть! — улыбается мне Матвей.
— Еще какая! Это наивное стихотворение Окуджавы мое любимое! — соглашаюсь я.
— Вы не поняли! — смеется Матвей, обливая меня теплым расплавленным оловом добрых серых глаз. — Это вы, милая, прелесть!
— Спасибо за комплимент, — осторожно говорю я. — Но он лишний.
— Почему? — глаза Матвея внезапно становятся темно-серыми, как хмурое весеннее утро. — Мне приятно говорить вам комплименты, тем более они правдивы и искренни.
— А мне неприятно, — честно отвечаю я. — Вернее, не неприятно, а неловко. Я не хотела бы изменять что-то в наших отношениях.
— У нас есть отношения? — быстро спрашивает меня Матвей, подходя близко-близко.
— Нет. То есть, да… — путаюсь я под внимательным строгим взглядом насторожившегося мужчин. — Я не знаю. О дружбе говорить рано, об отношениях бесполезно.
— Почему? — снова быстрый вопрос и странный взгляд.
— Дружба для меня чувство серьезное и ответственное, — я старательно подбираю слова для объяснения своих представлений о жизни. — А отношения я ни с кем строить не готова.
— Почему? — звучит в третий раз.
— Потому что не люблю, — тихо и твердо отвечаю я, не отводя своего взгляда. — Других отношений с мужчиной я себе не представляю.