Троецарствие
Шрифт:
И развернул коня, оставив недовольного моим решением воеводу, молча негодовать за спиной. Вот только уехать далеко я не успел, заметив скачущего во весь опор Тараску.
— Государь!
Я замер, прожигая взглядом друга. Сердце пропустило удар. Явно случилось то-то очень серьёзное, раз тысячник, вместо того, чтобы послать ко мне гонца, сам с вестью прискакал.
— Что случилось, Тараско? Ружинский на нас в поход выступил или Ляпунов к Москве подходит?
— Что ты, Фёдор Борисович, — замахал руками Тараско. — Гонец к тебе из Тушино прискакал.
— Из Тушино?
Я сначала даже своим ушам не поверил.
— Из Тушино, — подтвердил тот, переводя дух. — Мы этого шляхтича у крестьян в деревеньке отбили. Они для него уже и петельку на сук закинули. Да только он, нас увидев, закричал, что гонцом к тебе, государь из Тушино послан. И что Янис тебе, Фёдор Борисович, поклон передаёт!
— Янис?!
Я тупо уставился на Тараску, не веря своим ушам. Пропавшего два с половиной года назад литвина, я уже мысленно давно похоронил. Всё-таки я уже полтора года как объявился; искать не нужно. Был бы жив, давно уже приехал.
— Янис! — оскалился в счастливой улыбке мой друг. — Вот и послание, что у гонца забрал, привёз.
Забираю, кривя губы, протянутый свиток, мысленно кляну так не вовремя появившегося друга. Он же мне всю игру своим появлением поломал! Я тут, понимаешь, стараюсь, изображая перед Шило недалёкого правителя, внушаю предателю, что в ближайшее время Москве с моей стороны ничего не грозит. А тут Тараско так не вовремя нарисовался! Понятно же, что теперь весть о каком-то таинственном Янисе, что из Тушино самому Федьке Годунову весточки шлёт, до Шуйского дойдёт. А там, глядишь, и в самом Тушино о том, узнают. И хотя имя «Янис» среди литвинов довольно распространено, рисковать разоблачением своего друга, я не хочу. А, значит, и моя деза о предстоящем походе к Коломне, теперь может не сработать.
— Готовьте войско к походу, воеводы. Завтра выступаем. — Тараско, Порохня. Яким, Севастьян, следуйте за мной. Обсудить кое-что нужно.
До поместья одного из дворян, выбранного мной в качестве царской резиденции, добрались довольно быстро. Я соскочил с коня, проигнорировав подбежавшего было конюха, не спеша направился к дому, оглянувшись на пристроившегося рядом Никифора.
— Как в сени войдём, Севастьяна вяжите.
Никифор отлип, поравнявшись с остальными рындами. Я вошёл в дом, кивнул на лавку, не обращая внимания на возню за дверью, своим ближникам.
— Садитесь.
Сломав печать, читаю, с трудом сдерживая удивление.
— С Севастьяном, что? — кивает на дверь Порохня.
— Послух Шуйского.
— Понятно. А Янис как?
— А жив, друже! — улыбаюсь я. — При Маринке, что государыней себя величает, начальным человеком над рындами состоит.
— Ишь ты! — поднимается с лавки Подопригора. — Это, выходит, он нам её схватить может помочь?!
— Нет, — покачал я головой. — Мне сама Маринка мне челом бьёт да в своих грехах кается. Принудили её на воровство пойти. Филарет принудил. А сама воровская царица готова передо мой голову склонить, да вора,
— Понятно, — покачал головой Порохня. — Янис, за кого попало, поруку держать не будет.
— А если обманули его? — засомневался Яким.
— А нам что с того? — пожал я плечами. — Я всему, что мне из Тушино сообщат, верить не собираюсь. Присмотреться нужно. Но если самозванная царица, и вправду, ко мне мыслит, пользы с того мы много поиметь можем. Я о том Янису отпишу. И милость свою воровке пообещаю. А, покуда, с Севастьяном переговорим.
— Государь! Чем прогневал тебя, не ведаю!
— Так уж и не ведаешь, Севушка? А кто Димке Шуйскому о моём походе сообщил? Ляпунову, опять же, весточка о моём походе на Рязань, пришла. Или ты мне опять солгать собрался, Севушка? Так о том походе на Рязань, я больше никому не говорил. Один ты и знал. А Ляпунов сразу к осаде готовится начал!
Шило сразу скис, угрюмо склонив голову.
— Глотку ему вырвать! — шагнул к Шило Подопригора. — Дозволь, государь.
— Подожди, Яким, — остановил я жестом Подопригору. — Казнить вора мы завсегда успеем! Предал почему? — прожёг я взглядом Шило. — Мы же с тобой с самого Ельца вместе шли. Я тебя до воеводы поднял! Дворянство дал!
— Всё так, государь, — мрачно кивнул Шило. — вывел ты меня из грязи в начального человека. То честь великая! А только, схватили всю мою семью да в Москву свезли. Стар я уже! Зачем мне та честь, коли передать будет некому?
— Ясно, — кивнул я своему воеводе. — Дурак ты, Севастьян, да только я не о том! Я ведь и сына твоего, и весь твой род за измену выведу. В то веришь?
— Верю, государь.
— А раз веришь, разговор с тобой будет! — склонился я над бывшим воеводой. — Передашь, Ваське Шуйскому, что я на Коломну идти собрался и о приступе на Москву не помышляю, помилую. Поезжай себе в Елец да дальше шкурки выделывай. Выживет сын, к тебе отошлю. А нет, значит, то Господь так восхотел. Не нам, грешным, супротив его воли идти.
Севастьян кивнул, понимая что выбора у него, фактически, нет. Я кивнул в ответ, радуясь, что удалось разрулить ситуацию. Если Шуйские не будут ждать завтра атаки, может и получится в город без больших потерь ворваться. А там; кто не спрятался, я не виноват!
— Завтра ночью в город войдём, — сообщил я своим ближникам. — О том и Жеребцову сегодня расскажу. Василий Григорьевич сообщил, что принявшие мою руку людишки у Сретенских ворот стоять будут. Те ворота они нам и откроют. А дальше, как Бог даст. Благословит, так всю Москву под себя возьмём.
— От Шеина гонец на Москву пробился. Не пришлёт он нам помощи.
— Как же так, брате? — вскинулся Иван Шуйский. Смоленские полки были последней надеждой на спасение. Обещанием их прибытия, удерживали колеблющихся бояр, с их прибытием связывали надежду на снятие блокады с города. Больше ждать помощи было просто неоткуда. — Шеин же обещал!
— Шеин решил присоединиться к победителю, — Василий Шуйский за последние два года сильно сдал, на вид постарев лет на десять. — А я на него даже сильно гневаться не могу, — вздохнул царь. — Сам бы так поступил. Поклонится, Михайла, Смоленском Федьке, в чести будет.