Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

— Император. По приказу императора подданные должны жертвовать всем, даже жизнью, для защиты отечества и престола. Какие тут могут быть возражения?

На мгновенье Иоко замолчала. Потом, не поднимая головы, тихо произнесла:

— Даже ради императора, все равно'— я против. Я живу для себя, а не для императора. И мой муж тоже.

— Что-о?..— генерал Хориути нахмурился.— И ваш муж, говорите вы, тоже думает так?

— Конечно.

— Гм... Вероятно, и отец его тоже придерживается такого же образа мыслей?

— Отец ничего не говорит.

— Ну разумеется.,. Такие рассуждения, как ваши, называются либеральными. Это тот самый либерализм, с

которым сейчас повсеместно ведется борьба в нашей стране. Если бы все японцы рассуждали так, как вы, что стало бы с государством? Кто защищал бы нашу древнюю, извечную династию? Я полагаю, вам должно быть известно, как много людей пожертвовало жизнью, защищая отечество? Это те герои, души которых чествуют в храме Ясукуни!

Положив на стол сжатые кулаки, генерал Хориути принялся серьезным тоном поучать Иоко. Кто знает, если бы его слова были адресованы юношам, они, возможно, вызвали бы какой-нибудь отклик в их душах. Но для Иоко все, что он говорил, звучало как нечто очень далекое, не имеющее к ней ни малейшего отношения. Вот уже четыре года, как шла война. Но Иоко еще ни разу по-настоящему не задумалась над тем, что же представляет собой это самое «государство». Мужчины, а не женщины, связаны с государством, потому они и воюют... Извечная, древняя династия... все это имеет отношение только к мужчинам.

Оба брата Иоко уже солдаты. Сегодня утром она проводила в армию мужа. Все это горе причинило ей государство. Мужчинам дают на войне ордена, окружают их славой. Возможно, им удается повидать чужие, новые страны, другую, необычную жизнь. А что' остается на долю женщины? Ничего, кроме одиночества, тоски и страданий покинутой. Хориути-сан называет такие мысли «либерализмом». Но он ошибается. У Иоко нет никаких политических убеждений, никаких взглядов — есть только огромная, непреодолимая потребность любви. Это ее органическое, ее врожденное требование к .жизни. Оно-то и делает ее похожей со стороны на «либералку».

— Я думаю, вам должно быть понятно, в какую эпоху мы живем,— продолжал генерал Хориути.— За все две тысячи шестьсот лет своей истории наша страна еще никогда не находилась в столь затруднительном положении. Со всех сторон Японию окружают врата. Америка, Англия, Китай, Голландская Индия — на востоке, на юге, на западе вокруг нас создан этот так называемый ABCD^*. А на севере — коммунистическая Россия. С лета этого года внешняя торговля Японии фактически свелась к нулю, к нам не поступает ни капли нефти, ни куска угля. Наши капиталы за границей заморожены. Только благодаря вступлению наших войск во Французский Индо-Китай Япония получает немного риса, каучука и угля,— и это все. В таком враждебном окружении мы должны закончить священную- войну в Китае, и закончить победоносно. Если весь народ не поднимется как один человек, чтобы преодолеть эти трудности, всех нас ожидает гибель. На днях по радио передавали речь начальника Информационного бюро,—он говорил о том же, о чем я сейчас сказал вам. Вы слышали его выступление?

— А разве нельзя кончить войну? — вздохнув, проговорила Иоко.

Генерал Хориути окончательно- отчаялся что-либо объяснить, этой женщине. Он поглубже уселся в кресло, — Конечно, мир весьма желателен...— спокойно произнес он,-— Великий император Мэйдзи даже сложил августейшие стихи, посвященные миру: «Пусть вся вселенная в спокойствии цветет, утихнут ветры и умолкнут бури...» Конечная цель всякой войны — мир. Восемь углов вселенной под одной крышей... Во имя этого великого мира,- как говорится,

«ударим и разгромим мы врага...» Ради осуществления великого идеала совместного процветания всех государств Восточной Азии сейчас необходимо вести войну. Именно поэтому нынешнюю войну называют «священной». Вашего мужа тоже призвали в армию ради этих высоких целей. Надеюсь, вам это ясно.

— Ясно,— сказала Иоко. Как абстрактные выкладки, она готова была всецело принять слова генерала за истину, но в жизни, в реальной жизни не могла с ними примириться. Все ее существо противилось тому, что он говорил.

— Чем занимался ваш муж?

— Он служил в юридической конторе.

— А, адвокат!

— Нет, он только с будущего года предполагал начать самостоятельную работу, а сейчас только еще проходил практику.

— Так, так. Окончил Токийский университет?

— Он учился там, но потом перешел в частный.

— В самом деле?! Из Токийского университета перешел в частный? Отчего бы это?

— Мне, право, неизвестны подробности, но, кажется, он принимал тогда участие в левом движении и был арестован...

— Вот как!.. Значит, он был исключен из университета? Исключен по этой причине?

– Да.

— И получил наказание?

— Условно.

— Понятно. И впоследствии снова...

— Нет, больше этого не случалось.

— Гм, гм... Среди адвокатов довольно часто встречаются люди, причастные к левому движению... Тэцу Катаяма, например.

— Да, я о нем слышала.

— Вы с ним общались?

— Право, не могу вам сказать, знаком с ним мой муж или нет.

Генерал Хориути скрестил руки на груди и ненадолго задумался,; но вдруг протянул руку, взял со стола папиросу, закурил и самым безразличным тоном спросил:

— Ваш муж читал, верно, произведения Маркса и тому подобную литературу?

— Он очень любит книги. И всегда много, читает.

— Так, так. И, наверное, имеет друзей среди этой публики— коммунистов?

— Право, не знаю. Конечно, у него немало старых друзей, по... кто они...

Как видно, утомившись этой бестолковой беседой, генерал Хориути постепенно перестал поддерживать разговор. Надежды, ради которых пришла к нему Иоко, не сбылись. А больше надеяться было почти не на что.

Ей стало еще тяжелее. Все эти речи о трудностях момента, о долге, о защите отечества не находили отклика в ее душе. Нужно было уходить, вернуться домой с переполненным отчаянием сердцем. Генерал Хориути позвал горничную, приказал ей проводить Иоко в переднюю, а сам даже не привстал с кресла. Иоко и в голову не могло прийти, какое огромное, роковое значение имел для судьбы ее близких этот необдуманный короткий визит.

Оставшись один, генерал Хориути курил и, отпивая из чашки чай, некоторое время молча сидел в гостиной. Потом решительно встал, прошел к себе в кабинет и, присев к столу, достал пачку почтовой бумаги. Крепко сжимая авторучку короткими толстыми пальцами, он начал писать по долголетней привычке военного — азбукой «катакана»^* в старинном эпистолярном стиле.

«Привет!

В многотрудный и ответственный час, переживаемый родиной, я счастлив наблюдать Вашу плодотворную и неустанную деятельность. Что же до меня, недостойного, — увы! — в столь важную минуту я, к несчастью, по-прежнему непрерывно мучим недугом. С горечью и стыдом ропщу я на свои старые, разбитые кости. Утешаюсь лишь тем, что изредка езжу удить форелей — это единственная утеха, с помощью которой я пытаюсь развеять терзающие меня скорбь и печаль.