Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

В темноте слышно было, что женщина встала. Послышались ее мягкие шаги,— по-видимому, она решила уйти. Вдруг шаги остановились, повернули обратно, и Асако изо всей силы ударила ногой по подушке под головой Хиросэ.

Он резко приподнялся. В тот же момент Асако выскочила из спальни, со стуком задвинув за собой сёдзи, и бегом бросилась по коридору. По лестнице она спустилась так быстро, словно не шла, а катилась. В топоте ее ног, замершем в отдалении, чувствовалось отчаяние.

— Сволочь! — вслух выругался Хиросэ.

Но преследовать ее он не стал и снова улегся в постель. Теперь, когда он остался один, в комнате воцарилась глубокая, почти физически ощутимая тишина. Хиросэ с усилием овладел собой и с шумом выдохнул воздух. «Во всяком случае, завтра же необходимо

окончательно разделаться с этой женщиной»,— подумал он. Она казалась ему желанной в течение первых нескольких дней, не больше. А потом он просто покупал ее, покупал за деньги, и только. Для Хиросэ не было-тайной, что время от времени она вызывает к себе по телефону Ивамото, которого на словах так презирает. Надоедливая, прилипчивая, как репейник. Конечно, глупо давать ей еще пятьдесят тысяч сверх того, во что она уже ему обошлась, но надо избавиться от нее как можно скорее...

Однако при мысли о том, „что ожидает его после отъезда Асако, он внезапно почувствовал безотчетную грусть. Денег он зарабатывает очень много. Дела идут успешно. И это все, что у него есть в жизни. Каждый день он по горло занят делами, каждый вечер пьет сакэ, наживает деньги — и в этом заключается вся его жизнь. Лежа в постели, он вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким. Он почему-то удивительно остро ощутил это свое одиночество. Почему возле него нет женщины, которая не помышляла бы о корысти, о тщеславии, о выгоде и была бы искренне предана ему всем сердцем? Неужели у него не может быть любимей, женщины, которая посвятила бы ему всю свою жизнь, рожала бы детей, прислушивалась к каждому его слову и жила с ним одной жизнью? А когда он умрет, она со слезами убрала бы его тело и носила по нему траур.. Неужели у него не может быть такой женщины? Если он заболеет, возле его постели будет находиться один Кусуми. Почему же, кроме Кусуми, у него нет ни одного близкого человека?

О разведенной жене он вспоминал без всякого сожаления. Но ему вдруг захотелось иметь возле себя женщину, которая была бы не любовницей, а женой. Захотелось изведать, как это бывает, когда всей душой любишь женщину и она отвечает тебе такой же большой любовью. Захотелось чего-то теплого, с трудом поддающегося выражению словами, что подразумевается под словом «брак» — таким обычным, таким распространенным в жизни понятием. С тех пор как он начал служить в армии, и потом, после демобилизации, вплоть до настоящего времени он был близок по меньшей мере с тремя десятками женщин. И все они куда-то исчезали.

Эта разгульная жизнь ничего после себя не оставила. Напротив — пожалуй, только усилила одиночество.

В сущности, ведь он никогда никого не любил. Разве что немного любил отца... И отец в какой-то мере любил его. Вот и все. Он никогда не знал настоящей женской любви и сам, в свою очередь, никогда искренне не любил женщину. Только теперь он вдруг понял, как это, в сущности, печально. Ссора с Асако Ивамото, грубые слова, которые она бросила ему в разгаре словесной перепалки, удар ногой по подушке заставили его впервые отчетливо осознать, что он несчастен. Он испытывал чувство какой-то огромной ледяной пустоты. Все, чем он до сих пор увлекался — работа, нажива,— показалось ему вдруг пустым и утомительно-суетливым занятием.

Он вспомнил об Иоко Кодама. Какую обидную, какую непоправимую ошибку совершил! Она была единственной женщиной, к которой он за всю свою жизнь ощутил нечто похожее на любовь. Отчего он в то время не отнесся к ней более искренне, более горячо? Хиросэ закрыл глаза и попытался вызвать в памяти ее красивое лицо, такое привлекательное и ясное...

По словам сестры Огата, Иоко Кодама вышла замуж, и у нее уже есть ребенок. Муж находится в плену в Сибири, и неизвестно, жив ли он, или умер. Следовательно, не может быть и речи о том, чтобы жениться на ней теперь же, немедленно. Ну что ж, пусть так, все равно он повидается с ней... Если он сумеет немного облегчить ее тяжелую участь, это уже хорошо. Он просто не в состоянии оставаться и дальше наедине с этой тоской по ней. Чем больше он размышлял, тем яснее понимал, как она отличалась от Асако

Ивамото, какая она была прямая, честная, чуждая каких бы то ни было корыстных расчетов. Да, эта женщина не умела шагать по жизни извилистыми путями. Из всех женщин, которых знавал Хиросэ, она обладала самой благородной душой. Надо признаться, в ней было что-то, не позволявшее легко и просто сблизиться с ней. Несмотря на все, что произошло между ними в ту ночь в Омори, после прогулки по морю, она так и осталась для него далекой и, в сущности, недоступной. Но это, напротив, казалось ему теперь драгоценным и привлекательным, и в сердце с новой силой разгоралась былая любовь. «Хочу ее видеть, хочу, хочу!..— твердил про себя Хиросэ, ворочаясь в постели.—Завтра же пойду к ней. Будь что будет — пойду! Хотя бы повидаю ее... Во всяком случае, надо попытаться»,— решил он. Слышно было, как часы внизу пробили два раза. Хмель прошел, и сознание работало как-то особенно ясно. Образ Иоко казался ему необыкновенно чарующим и желанным; в погруженной в полную темноту комнате Хиросэ беспокойно ворочался в постели. Был уже четвертый час ночи, когда он наконец заснул.

Рано утром Хиросэ разбудил голос служанки, звавший его из-за притворенных сёдзи:

— Господин, господин, проснитесь!

Не вполне еще очнувшись от сна, Хиросэ разом открыл глаза. Внезапно его охватило предчувствие, что Асако, чего доброго, что-нибудь натворила.

— Господин, господин!

— Да, в чем дело? — закричал он.

— Пришел полицейский, спрашивает вас, господин!

— Что такое? Кто пришел?

— Полиция...

— Полиция?..— прошептал он. «Ну, ясно, провалилась какая-нибудь очередная сделка на черном рынке. Древесина? Или "бумага? А может быть, уголь или бензин? Партия бензина была небольшая... наверное, это из-за бумаги. Над бумагой сейчас самый строгий контроль»,— эти мысли в одну секунду пронеслись в его голове. Но ведь книги в его конторе ведутся двойные и даже тройные, и Кусуми, можно не сомневаться, обделал все достаточно ловко. Да и с полицией у Кусуми налажен соответствующий контакт, и с чиновниками из местного муниципалитета тоже существует договоренность...

— Ладно, встаю... Который час?

— Семь часов,— ответила горничная из-за сёдзи.

Хиросэ отбросил ногой легкое покрывало, встал и, быстро накинув кимоно, повязал поясом. Он не выспался, и голова все еще была словно в тумане. Когда он раздвинул сёдзи, красная от волнения горничная, стоявшая на коленях, протянула ему визитную карточку. «Сотрудник полицейского управления Сандзи Огава»,— чернели на карточке прямые четкие иероглифы.

Рассмотрев карточку при свете утреннего солнца, тонкими лучами проникавшего сквозь щели ставен, Хиросэ быстрым шагом направился по застекленной веранде к лестнице, ведущей на первый этаж. Он слегка прихрамывал, но от всей его могучей фигуры веяло уверенностью и бесстрашием. Спустившись на несколько ступенек по лестнице, он остановился. Тут была площадка и маленькое окошко, откуда открывался вид на улицу.

Бросив случайный взгляд в окно, Хиросэ вдруг остановился как вкопанный. Косые утренние лучи живописными полосами падали на покрытую белой пылью дорогу за живой изгородью, сверкавшей свежестью ярко-зеленой листвы. За этой изгородью стоял «джип», рядом с сиденьем водителя торчала антенна, похожая на тонкую удочку. На сиденье боком сидел американец в форме МР и курил сигарету. В машине находился, по-видимому, еще один американец. Но кузов был скрыт за воротами и хорошенько рассмотреть его было невозможно.

Глаза Хиросэ, стоявшего на площадке, вспыхнули лихорадочным -блеском, лицо стало мертвенно-бледным. На лбу и под мышками выступил холодный пот. Раз за ним явилась эмпи^*, значит дело посерьезнее простого нарушения закона о торговле. Служанка стояла сзади и смотрела на хозяина.

Хиросэ медленно спустился по ступенькам. Потом тихо отворил дверь, ведущую в прихожую. У входа, на керамических плитках, которыми был вымощен вестибюль, стояло двое полицейских-японцев. При виде Хиросэ один из них привычным жестом поднес руку к фуражке.