Тростник под ветром
Шрифт:
Участок земли, на котором стояли развалины больницы Кодама—немногим меньше четырехсот квадратных метров — пошел с молотка в начале августа. Иоко получила почти по сто иен за каждый квадратный метр площади, но за вычетом комиссионных посреднику и налога па продажу у нее осталось всего тридцать пять тысяч. Да и эта сумма значительно сократилась после уплаты налога на имущество в сентябре и декабре. Оставшихся денег могло хватить лишь на несколько ближайших месяцев. Инфляция все усиливалась, цены непрерывно росли, один стакан риса стоил на черном рынке сперва сто, потом сто двадцать, а еще позже — сто пятьдесят иен и дороже. С каждым днем жить становилось все труднее. Иоко билась как рыба об лед. В довершение беды часть вырученных денег пришлось истратить на похороны отца.
Трудно сказать, отчего и как
Это был добрый, честной души человек, совершенно чуждый какой-либо корысти. Всеми помыслами отдаваясь любимому делу, он жил только работой, испытывая глубокое нравственное удовлетворение от сознания, что приносит пользу беднякам пациентам. Кругом полыхало пламя войны, рушились все былые устои морали в обществе, а он все так же безмолвно оставался на своем посту, всегда неизменно выдержанный, спокойный. Профессор не был религиозен, но, несомненно, в его сердце жила идея бога, которому он поклонялся. Война отняла у него обоих сыновей, свела в могилу младшую дочь, но профессор покорно сносил все удары, как будто в терпении перед ним открылся глубокий, истинный смысл человеческого существования. Когда-то он сказал Кунио Асидзава: «Первое, с чем человек сталкивается в жизни,— это несправедливость, которой ему приходится покоряться. Я жду, чтобы улегся гнев и на смену ему пришло просветление мудростью...»
Однако смерть Юмико, как видно, поколебала эту философию, выработанную ценой таких мучительных испытаний, и гнев взял верх над смирением. Профессор сделался трудным, капризным больным. Немеющим языком он с негодованием говорил решительно обо всем — о новых выборах, о замораживании вкладов в банках, о смене кабинета, о суде над военными преступниками.
Случалось, лежа в постели, он со слезами на глазах смотрел на Иоко, нянчившую своего первенца. Профессор тоже был полон неукротимого гнева по отношению к несправедливости, царящей в обществе, хотя и на иной лад, чем Кунио Асидзава. После опубликования проекта новой конституции, когда госпожа Сакико, читавшая мужу газету, дошла до комментариев к пункту, гласящему об отказе Японии от войны, на неподвижном лице профессора вдруг проступила краска, и рукой, еще сохранившей подвижность, он в клочья порвал газету. На что ему теперь отказ от войны, когда погибли все его дети?!
— Дурачье!..— прохрипел профессор.
Да, эта мирная конституция запоздала, и никому в целом свете не было дела до того, что творилось в душе больного старика. Только госпожа Сакико и Иоко, украдкой утирая слезы, слушали его полные гнева речи, всей душой разделяя боль отцовского сердца.
Профессор Кодама скончался пятнадцатого августа, как раз в годовщину окончания войны. Прошел ровно год с того дня, как был провозглашен мир, такой непривычный и даже неожиданный в первое время. Но вот он миновал, этот год, а настоящего мира не было нигде и ни в чем. Напротив, множество признаков указывало на приближение новой опасности.
Пятнадцатого августа (по американскому времени — четырнадцатого) Трумэн произнес по радио речь по случаю годовщины со дня победы над Японией; в Японии премьер-министр Иосида заявил, что «желанный день уже недалек, пусть же пятнадцатое августа станет днем, когда будет сделан первый шаг на пути к возрождению новой Японии». Но путь, по которому предстояло идти этой новой Японии, не сулил радужных перспектив. В Китае война между народно-освободительной армией и войсками Чан Кай-ши зашла так далеко, что никакое примирение стало уже невозможно. Тринадцатого августа профсоюз японских моряков, прервав переговоры, потребовал восстановления на работе всех уволенных и увеличения зарплаты; конфликт стал постепенно принимать угрожающий характер. На следующий день, четырнадцатого августа, представители профсоюза железнодорожников потребовали отмены готовившегося плана увольнений и встретились-с министром путей сообщения Хирацука, но переговоры окончились безрезультатно, и профсоюзное руководство приняло решение начать с пятнадцатого августа всеобщую забастовку
Шестнадцатого августа бывший император Маньч-жоу-Го—Пу И выступил свидетелем на «токийском процессе». Отголоски войны все еще не отзвучали. Метеостанции предсказывали, что с юга на Японию надвигается сильный тайфун. Буря еще не утихла. Трагедия Японии еще не закончилась.
В последнее утро жизни профессора Кодама стояла жаркая, сухая погода. Профессор, казалось, плохо сознавал окружающее, иногда он на мгновенье приоткрывал глаза и тотчас же снова впадал в забытье. Около десяти часов утра пришел врач. Он взял больного за руку, чтобы послушать пульс, и вдруг профессор открыл глаза и отсутствующим взглядом посмотрел на врача. Трудно сказать, какая мысль внезапно пришла в голову умирающего, но губы его искривила ироническая усмешка, и он неожиданно отчетливо и ясно проговорил: «Так, значит, мир?..» Через двадцать минут профессор перестал дышать.
В актовых залах университетов, в клубах, в помещениях газетных издательств проходили митинги, посвященные вопросам защиты мира. Борьба за мир развернулась по всей стране.
Проводились собрания видных деятелей культуры, читались публичные лекции на тему о воссоздании Японии как страны, раз и навсегда покончившей с войной и вооружением, решительно и до конца нейтральной, последовательно и полностью мирной. Весь народ, населяющий Японию, связывал свои упования с этими новыми веяниями. Никогда больше не посылать на фронт мужей, сыновей и братьев, никогда больше не гореть в огне пожаров и атомной бомбы, стать самой мирной, самой культурной страной на свете... Весь японский народ жаждал этого всем сердцем.
В последние минуты, когда угасало сознание, какие призраки пронеслись в мозгу умирающего? Никто не мог бы ответить на этот вопрос. «Так, значит, мир?..» — прошептал профессор Кодама и иронически усмехнулся. И с этими словами, похожими на печальное предсказание, истерзанный войной побег тростника беззвучно и незаметно увял навеки.
Иосидзо Кусуми привел гостя, и Хиросэ до поздней, ночи просидел с ним, неторопливо потягивая сакэ. Осенняя луна сияла уже высоко в небе, освещая веранду, вокруг лампы кружили мотыльки. Дело, по которому явился гость, заключалось в предложении открыть на паях кабаре на пожарище в районе Сиба. Из разговора выяснилось, что посетитель, в прошлом капитан второго ранга, всю войну прослужил на флоте и плавал на флагмане «Касима вместе с адмиралом Одзава в качестве офицера штаба Первой южной эскадры.
— Теперь всем бывшим военным крышка. По новой конституции провозглашен, как я слышал, полный отказ от вооружения. Ну а при таком положении надо заняться каким-нибудь делом, иначе будешь все равно что рыба на суше.... А что касается таких вещей, как стыд или репутация, то о них приходится на время забыть...— Он засмеялся.—В молодости я немало повеселился за границей по злачным местам. Для кабаре главное — сакэ и женщины. Хиросэ-сан, верно я говорю? Будут у нас хорошее вино и красивые женщины — посетители обеспечены. Ведь на свете не существует мужчин, которые не любили бы женщин...— он говорил без умолку грубым голосом, словно .просоленным морскими ветрами. Было что-то подобострастно-смиренное в его манере держаться; и в то же время, когда речь заходила о текущих политических событиях, он начинал выражаться торжественно и высокопарно-. В этой противоречивой манере как нельзя лучше чувствовалось, затруднительное положение, в которое попали теперь все бывшие офицеры.
Было уже двенадцать часов, когда Кусуми и гость ушли. Хиросэ утомился за день, от выпитого сакэ шумело в голове, усталой походкой он направился в спальню. Следом за ним в спальню вошла Асако.
— Что тебе? — оглянувшись, спросил Хиросэ.
Асако молча улыбнулась. У нее округлый двойной подбородок, на пухлой шее виднеются две поперечные складки... Умильным взором снизу вверх она глядела на Хиросэ, как видно о чем-то собираясь его спросить.
— Я порядком устал сегодня. Ступай и ты ложись спать.— Хиросэ принялся паз^^мывать пояс.