Тростник под ветром
Шрифт:
— Я вам мешаю? — Асако прислонилась к сёдзи.
— Спать хочется. .
— Вот как... А мне нужно кое о чем поговорить с вами. Сейчас нельзя?
— О чем?
— Хотела о многом с вами посоветоваться.
— Ну так говори же, в чем дело? — сказал- Хиросэ, усаживаясь у изголовья постели и отпивая воду из приготовленной на ночь чашки.
— Так просто, в двух словах, этого не расскажешь.
— Ну так отложи разговор до завтра. Завтра поговорим обо всем без спешки.
— А сегодня нельзя?
— Да, уж на сегодня уволь,
— Какой вы нелюбезный!—Асако уселась рядом, едва не толкнув Хиросэ коленями. Она сидела так близко, что в ночной прохладе почти ощутимо чувствовалось тепло женского тела. Взяв Хиросэ за руку, она принялась перебирать его пальцы.
— Знаете-, что...
Хиросэ молча закурил сигарету.
— Вы не хотите- слушать, что я скажу?
— Говори же, я слушаю. В чем дело? — в его голосе звучала откровенная неприязнь.
Несколько мгновений Асако колебалась, потом, словно решившись, заговорила:
— Я насчет Ивамото... Вы понимаете, он... он то и дело сюда приходит, я покоя от него не имею. Так не может без конца продолжаться. Я думаю, это и вам понятно. Вы только вид делаете, будто ничего не замечаете. Хитрый!
— И что же ты предлагаешь?
— Пусть он уедет обратно в Окаяма. Пока он в Токио, я сама не своя. Все время он пристает, все время лезет с попреками... Мне кажется, для вас тоже будет лучше, если Ивамото уедет.
— Так... Дальше что?
— Чтобы он согласился уехать, рассчитайтесь с ним.
— Рассчитаться? Это ты о деньгах, что ли?
— Я думаю, если вы дадите ему пятьдесят тысяч, с него вполне хватит.
Хиросэ приглушенно засмеялся:
— А ребенок?
— Ребенка пусть забирает с собой. По-моему, на ребенка нужно дать отдельно еще двадцать тысяч, и дело с концом.
— Ну, допустим, я дам... Что тогда?
— Тогда между нами все будет кончено. Я сразу же выпишусь из его паспорта.
— Ты и об этом уже с Ивамото договорилась?
— Да. Сперва он возражал, но я рассердилась, хорошенько на него прикрикнула, и он согласился.
— Когда это ты успела?
— Сегодня утром.
— Он приходил сюда сегодня?
— Я сама вызвала его по телефону. Больше я ни единого дня не могу терпеть такую неопределенность... Ну, что вы на это скажете?
Хиросэ, не отвечая, тихонько улыбнулся, окутанный клубами табачного дыма.
— Конечно, нехорошо вводить вас в новый расход, но зато мы раз и навсегда от него избавимся. Если принять это во внимание, то это даже недорого, правда?
— Правильно.
— Значит, вы исполните мою просьбу?
> — Пятьдесят тысяч я заплачу, это можно... Но я тоже хочу поставить одно условие.
— Какое условие?
— Ты уедешь в Окаяма вместе с Ивамото.
Глаза женщины сверкнули, и она с ненавистью уставилась на Хиросэ. Она глядела на него прямо, не мигая, как зверь. Стояла глубокая тишина. Хиросэ потушил сигарету и вдруг, сам не зная отчего, тяжело вздохнул.
— Что это значит?!
—
— Но почему?.. Что это значит? — повторила Асако.— Почему вы отсылаете меня в Окаяма?
— Не важно, почему. Поезжай, и баста.
— Ну нет! С чего это я вдруг поеду! Объясните!
— Нечего тут объяснять. Я хочу быть один, поняла? Хватит, надоело все до смерти!
— Это не объяснение! Ну нет, так просто я не уеду!— добрую минуту она, не спуская глаз, со злостью смотрела на отвернувшегося Хиросэ. Хиросэ широко развел руки, потянулся и зевнул.
— Не смейте так говорить со мной! Отвечайте, чем я не угодила?—Асако подскочила к нему и стала трясти его за плечи. Но с точки зрения Хиросэ дело было вовсе не в том, что Асако чем-нибудь перед ним провинилась. В нем говорило раскаяние, которое нередко охватывает мужчину после того, как удовлетворена грубая, низменная страсть. Женщина не раскаивалась. Напротив, она стремилась закрепить возникшую связь. А Хиросэ хотел избавиться от нее. Чем больше они ссорились, чем больше нагромождали взаимных оскорблений и грубых слов, тем сильнее расходились их интересы.
— Что вам не нравится? Я не знаю за собой никакой вины! За что вы так со мной обращаетесь?
— Оставь, не в этом дело. Ведь ты как-никак жена Ивамото. Вполне естественно, что ты должна ехать с ним вместе.
— Вы опять за свое! Опять уклоняетесь от прямого ответа!
— Нисколько.
— Нет, вы увиливаете.
— Ничего подобного. Сказано тебе, пятьдесят тысяч он получит.
— А, так вы думаете отделаться от меня деньгами! Как бы не так! Нашли дуру! — грубо крикнула Асако. Она уже забыла, что всего несколько минут назад сама просила Хиросэ заплатить Ивамото и отделаться от него с помощью денег.
— Ну, перестань, хватит на сегодня, слышишь? Я устал. Если нужно, поговорим завтра.— Хиросэ улегся в постель, собираясь уснуть. Но Асако, схватив его за руку, заставила приподняться.
— Не смейте спать, слышите, вы трус! Говорите все до конца, начистоту!
— Да разве я не все сказал? Кажется, яснее ясного!
— Ничего мне не ясно.
Пухлая теплая рука Асако обвилась вокруг его шеи. В ночной тишине слышно было ее бурное, прерывистое дыхание.
— Пусти, говорят тебе!
— Не пущу! Вы низкий человек! После всего, что между нами было, так ко мне относиться!..
Хиросэ, взбешенный, толкнул женщину в грудь. Мягкое тело Асако грузно шлепнулось на циновку, но она тотчас же поднялась. Растерзанная и поэтому еще более непривлекательная, она с ненавистью уставилась на Хиросэ и вдруг зарыдала. Она вся тряслась от обиды, гнева и досады.
Хиросэ во весь-рост вытянулся на постели и погасил лампочку, стоявшую у изголовья. Он не мог больше видеть лица этой женщины. Не очень-то приятно оглядываться на объект своей необдуманной, грубой похоти. Он испытывал мучительное раскаяние при виде Асако. А это было ему тягостно.