Тростник под ветром
Шрифт:
Отъезд в армию мужа, мобилизация обоих братьев, печальные лица родителей и многие горестные события последнего времени уже давно породили в ней боль и ненависть к войне. Сейчас эта боль приняла конкретную форму, вылилась в ненависть к одному человеку — Хиросэ.
— Хоть бы его поскорее убили на фронте!— сказала она, не успев сдержать гнева.
Если «Восточноазиатская сфера совместного процветания» будет построена ценой жизни ее Тайскэ — зачем она Иоко? Допустим, Восток будет принадлежать исконным обитателям Востока,— разве это сможет ее утешить? Это значит потерять реальное и получить взамен лишь абстрактные, пустые мечты. Иоко нужен был ее муж. Она не хотела терять Тайскэ.
Все, кто разрушал этот мир, были для Иоко заклятыми врагами. Непосредственным исполнителем этой злой воли явился Дзюдзиро Хиросэ. Вся ненависть Иоко сосредоточилась на этом человеке, которого она никогда не видела. Словно каленым железом было выжжено в ее мозгу его имя.
— Скажи, что ты думаешь об этом Хиросэ? — спросила она у Тайскэ.
— Да ничего особенного не думаю.
— Но ведь из-за него ты болен! Он обошелся с тобой так ужасно, и ты можешь оставаться спокойным?
— Это не только его вина. В армии так уж заведено. — В таком случае, будь она проклята, эта армия! — Я уже со всем примирился... В наше время каждому приходится страдать, никому не избежать этого.
В равнодушном тоне Тайскэ чувствовалось спокойствие человека, уже стоящего на пороге смерти, что-то торжественно-строгое, какая-то преграда, незримо, но властно отделявшая его от страстной любви Иоко.
Утром, в день весеннего Праздника мальчиков*, когда за окном па улице весело трепетали по ветру бумажные карпы, в озаренной солнцем палате окончилась короткая жизнь Тайскэ Асидзава. Он умер, не прожив и тридцати лет. Когда-то его отец сказал, обращаясь к Сэцуо Киёхара: «Война вообще всегда понапрасну губит людей...» Эти слова сбылись: жизнь человека была загублена совершенно бессмысленно и напрасно.
В последние минуты у постели умирающего собрались его родители, Иоко, профессор Кодама с женой и Юмико. Окруженная родными, Иоко впервые в полной мере изведала чувство полного одиночества. И отец и мать, казалось, находились где-то далеко-далеко от нее. Родственники... Какое это пустое, ничего не значащее понятие! Упираясь обеими руками в циновку, опустив голову, крепко закрыв глаза, Иоко пыталась осмыслить, понять положение, в котором она теперь очутилась. Ей казалось, будто она находится в безлюдной пустыне. Не на кого было опереться, да и как же могло быть иначе, раз на свете больше не было Тайскэ? Только потеряв мужа, она впервые поняла, какой великий смысл таится в понятии «супруги». Муж унес с собой все. Душа Иоко потеряла опору и не имела сил вновь воспрянуть. Время от времени, как спазмы, к горлу волной подступала неизбывная боль, усталая голова теряла способность думать, и Иоко переставал сознавать, что происходит вокруг. Это было милосердие, посланное свыше. Теряя способность думать, она хоть на короткое время спасалась от отчаяния.
В тот же день вечером тело Тайскэ перенесли домой. Пришел шурин покойного Кумао Окабэ с женой, пришел дядя — Сэцуо Киёхара; они провели, по обычаю, ночь у тела Тайскэ. А па следующий день Тайскэ похоронили. Похороны были скромные, незаметные, вполне соответствовавшие тихому, скромному характеру Тайскэ. «По случаю военного времени присутствовали только ближайшие родственники»,— гласило объявление в газете...
Как раз в этот день японская армия заняла город Мандалай в Бирме, овладела аэродромом в Акьябе. Бирманский фронт стабилизовался,— казалось, положение Японии непоколебимо. В свете этих грандиозных побед скромные, незаметные похороны, происходившие в одном из уголков Токио, не привлекли ничьего внимания. Сломался еще один побег тростника. Это
Юхэй Асидзава не проронил ни единого слова возмущения или скорби. Его жена тоже хранила молчание. Родители молчали, но сердца их, полные горя, тоже сжимались от боли и одиночества, хотя и на иной лад, чем у Иоко.
И вот на свете появилась еще одна вдова, еще одна молодая женщина, которую отныне будут именовать «еще не умершей»*. Ей было всего двадцать пять лет. Порывистая, прямая, действующая без оглядки, безраздельно любившая мужа... Когда похороны окончились. Иоко почувствовала такую опустошенность, словно душу ее тоже похоронили вместе с Тайскэ. Прошло семь дней, прошло десять, а она все сидела неподвижно час за часом перед фотографией Тайскэ. У свекра разрывалось сердце при виде этой неподвижной фигуры. Но госпожа Сигэко успокаивала мужа.
— Ничего,— говорила она,—с таким характером, как у Иоко, ей сейчас нелегко, но она сумеет справиться ё этим, вот увидишь, сумеет. А до тех пор ей придется страдать.
Говорившая так госпожа Сигэко и сама страдала, напрягая все душевные силы, чтобы смириться с невозвратимой утратой — смертью старшего сына.
Прошла весна, началось лето, а родители не получили ни единого письма от Купно. Он писал только Юмико.
Под влиянием армейской жизни письма Кунио становились все более угловато-казенными, полными абстрактных, стандартных слов и выражений, вроде «построение новой Восточной Азии», «смерть во славу империи» и тому подобных.
Юмико покорно впитывала эти слова, без малейшей попытки критического к ним отношения. Ей казалось, что в них проявляется героический дух Кунио, и ее сердце замирало от счастья. Юмико принимала горячее участие в патриотическом движении девушек, которое развернулось у них в колледже. В одном из учебных корпусов произвели реконструкцию, помещение превратилось в настоящий фабричный цех. Деревянный пол заменили бетонным, установили рядами машины, протянули толстые электропровода. Вместо ножных швейных машин появились машины с электрическим приводом. Здесь должна была развернуть работу пошивочная мастерская.
В августе Купно перевели из авиационной школы Касумигаура в Татэяма, где он должен был пройти заключительную тренировку на боевом самолете. В эти дни госпожа Сигэко впервые получила письмо от сына. Когда она распечатала конверт, там оказался лист белой бумаги, на котором было написано всего три слова, размашисто выведенных кистью: «Смертью послужим родине». Госпожа Сигэко показала этот лист Иоко.
— Какой же он все-таки еще дурень, этот мальчик...,--засмеявшись, сказала она.
Но когда второй точно такой же лист с теми же словами прибыл в адрес Юмико, девушка с благоговейным вздохом бережно спрятала его в свой письменный стол.
В августе 1942 года в районе Соломоновых островов Америка перешла в контрнаступление, и в ходе тихоокеанской войны вдруг, обозначилась заминка. Здесь, у Соломоновых островов, военно-морские и воздушные .силы Америки и Японии, напрягая все усилия, начали поединок, которому суждено было длиться не один месяц. Но, руководители японской армии и японский народ привыкли к победам и не верили, что чаша весов заколебалась. Все считали, что неудачи у Соломоновых островов всего-навсего временные затруднения местного характера,— по крайней мере всем хотелось так думать. Непонятно было лишь; отчего Америка так упорно шлет на эти крохотные ..острова одно за другим крупные соединения,. Это рождало чувство безотчетной тревоги.