Тростник под ветром
Шрифт:
«Что бы ни случилось,, а я «Синхёрон» не закрою... Буду держаться до последнего»,— подумал он, непроизвольно взмахнув рукой, сжимавшей трость. Трость со свистом рассекла воздух......
В конце апреля должны были состояться выборы в нижнюю палату парламента. Для подготовки к выборам была создана причудливая организация под председательством генерал-полковника Нобуюки Абэ,— ома называлась «Ассоциация укрепления божественной структуры Японской империи» и была своего рода филиалом Общества помощи трону. Назначение этой организации состояло в том, чтобы наметить в качестве кандидатов в парламент всех сильных мира сего. Иными словами, это было открытое
Парламент окончательно потерял свое значение и как законодательный орган и как высший институт, утверждающий бюджет страны. Малейшая свобода слова была отнята диктатурой военщины; тех, кто не хотел подчиниться произволу, ждала расправа жандармов.
Парламентский строй утратил свой смысл, народ был отброшен назад, к первобытным нецивилизованным временам средневековья. При этом грубое насилие и произвол маскировались словами о «военной структуре», о «поддержке трона» и о долге верноподданных.
В самый разгар этой «предвыборной кампании», утром восемнадцатого апреля, внезапно раздался сигнал воздушной тревоги. Соединения американской авиации вторглись в воздушное пространство близ побережья Японии. Вскоре после полудня под оглушительный вой сирен в небе появилось множество огромных черных двухмоторных бомбардировщиков. Они летели низко, держа курс на запад.
Иоко сидела у постели больного мужа и кормила его с ложечки. Больной ел неохотно, без аппетита,— казалось, каждый глоток стоит ему усилий. И Иоко, держа ложку в руке, терпеливо ждала, пока он проглотит рисовый отвар, которым она его кормила. Тайскэ заметно слабел, силы покидали его с каждым днем.
За окном палаты с жутким грохотом пронеслись черные самолеты. Преследовавшие их японские истребители выглядели крошечными, похожими на стайку ребятишек, пытающихся догнать бегущего со всех ног взрослого человека. Оглушительно стреляли зенитки, слышно было, как громко стучат о крышу осколки снарядов. Казалось, словно за окном пронеслись какие-то черные дьяволы. Когда Иоко подошла к окну и посмотрела на улицу, небо уже было по-прежнему чисто и безмятежно; какой-то безотчетный ужас, медленно заползавший в сердце, рождала эта внезапно наступившая тишина.
Спустя тридцать минут штаб командования области Канто сообщил, что ущерб причинен незначительный и императорская семья пребывает в благополучии и в добром здравии.
Однако в действительности ущерб был вовсе не такой незначительный. Этот первый воздушный налет стал предвестником ужасающего разгрома, наступившего через три года. Американская авиация доказала, что способна вторгаться в воздушное пространство Японии. Народ воочию убедился, что японские истребители не могут догнать и поразить бомбардировщики типа «Норс-амэрикен». В сообщении Ставки говорилось, что из десяти вторгшихся самолетов противника девять якобы сбито. Однако в действительности число сбитых самолетов не превышало двух-трех. Люди впервые заметили тогда, что сообщения Ставки далеко не всегда соответствуют истине.
Через несколько дней после воздушного налета госпожа Асидзава пришла навестить Тайскэ. Она принесла ему письмо от Уруки.
Госпожа Сигэко в душе понимала, что считанные встречи отделяют ее от вечной разлуки с сыном. «Что ж, может быть, так все-таки лучше, чем погибнуть на фронте...— думала она.— Здесь возле него родители, с ним жена, она ухаживает за ним... Надо считать, что такой жребий все-таки лучше...» Ее сын был слишком мягким, слишком смиренным для этой жестокой жизни.
Поговорив с Тайскэ о всяких пустяках, сообщив ему разные домашние новости, мать
Письмо было датировано началом февраля, местонахождение части не указывалось, но можно было догадаться, что Уруки находится где-то в районе Борнео. Такэо Уруки повысили в звании — он стал солдатом первого разряда.
«Со времени отъезда из Японии нам только вчера, впервые доставили почту,— писал он,— Твое письмо тоже получил лишь вчера. Тебе здорово повезло, что избавился от военной службы. Но, видимо, болезнь была нешуточная, раз тебя отпустили.
А меня никакая хворь не берет. Признаться, я не думал, что жизнь па экваторе будет такая привольная. По сравнению с нашей жизнью в казарме служба за границей— сущая забава. Пьем английское виски, французских вин тоже хватает, а это, доложу тебе, совсем невредная штука. Что поделаешь, поневоле приходится ценить каждый прожитый день, ведь неизвестно, что ждет вас завтра, вот и гуляем, пока есть возможность. Все равно скоро нас отправят куда-нибудь поближе к Новой Гвинее. Здесь (впрочем, тебе, наверное, непонятно, какие места я имею в виду) девушки на загляденье. На днях должны приехать и наши японки, из так называемых «сопровождающих армию».
Унтер Хиросэ получил звание фельдфебеля. Здесь, да границей, его не узнать, сам достает вино, позволяет новобранцам выпивать, а если кто ленится — смотрит сквозь пальцы. Правда, он по-прежнему частенько лупит солдат, но, как ни странно, люди относятся к нему неплохо. Только противно, что он так и рвется скорее в бой, ходя мы еще не побывали под пулями. Он — это -я о Хиросэ — заядлый милитарист. Как напьется пьяный, сразу видно его нутро: стучит кулаком по столу и давай разглагольствовать! Можно подумать, будто он собирается один построить всю «Восточноазиатскую сферу совместного процветания». «Все вопросы,— заявляет он,— надо; решать только силой оружия». Я пришел к выводу, что это человек, абсолютно лишенный всякой морали. Чего-то в нем не хватает большого, главного. Поэтому он и способен на такую жестокость...
Кавамура умер по дороге сюда от паралича сердца на почве бери-бери. Увадзима сейчас в лазарете — у него дизентерия. Цуруда в кровь растер себе ногу и сейчас сильно хромает. Ока кура болен,— говорит, что у него катар Кишечника, по, по-моему, у него тоже дизентерия. Остальные, худо ли, хорошо ли, покамест целы и невредимы. Кто-знает, надолго ли?.. А как поживает твоя красавица жена?»
Тайскэ лежал неподвижно, полузакрыв глаза, и слушал,как Иоко читает письмо Уруки. На его исхудалом лице светилась улыбка. Армия — сущий ад, но солдатская дружба крепка. Солдаты—товарищи по несчастью, и дружба между ними похожа на сострадание, которое испытывают друг к другу больные одной болезнью. Есть что-то непосредственное, искреннее, душевное в солдатской дружбе. Сейчас Уруки на фронте. Жив ли он еще? Тайскэ невольно пришло в голову, что, возможно, ему, Тайскэ, судьба сулила умереть раньше Уруки...
Пока Иоко читала письмо, в ее душу закралось смутное подозрение.
— Этот человек, который стал фельдфебелем,— эго и есть тот унтер, который тебя ударил?
— Да.
Только сейчас Иоко впервые услышала его имя. Его зовут Дзюдзиро Хиросэ. Гнев снова вспыхнул в ее сердце, дыхание участилось. Уруки пишет, что этот Хиросэ — человек без религии, без морали. Зверь, безжалостный убийца... Тайскэ, наверное, скоро умрет. При мысли об этом Иоко ощутила ужас надвигающегося на неё великого одиночества, и сердце у нее замерло от отчаяния.