Тщета: Собрание стихотворений

Меркурьева Вера Александровна

«В одичалом саду неполотом…»

В одичалом саду неполотом, Без конца бы стоять, смотря, Как осыпется пыльным золотом Догорающая заря, Как земля перед сном умоется Охладительною росой, Легким облаком призакроется С розовеющею каймой VI-VIII.1921

«Дальний голос: я еще с вами…»

Дальний голос: я еще с вами. Дивный облик: есть еще свет. Как скажу, какими словами То, чему названия нет? Я дрожу, и клянусь, и плачу И бессвязно шепчу стихи, И, как прежде, поспешно прячу Их под вашу эпитрахиль. Но под этим взрывом, заметьте, Нерушимая тишина – Будто

нет никого на свете, Будто в нем только я одна. Солнце так, уходя к покою, Обагрит нетающий снег, А коснитесь его рукою – Белый холод в алом огне. VIII.1921

ГОЛОДНАЯ

С утра и до вечера Есть нечего. Обшарила все потаёнки-норочки, А ни черствой корочки. Мне не спать, не есть, не пить, Пойду я плутать, бродить У стен камня-города От голода. Про нас на земных полях, знать, не сеяно, То ли ветром свеяно. Ступить — что ни шаг, ни два – Ой, кружится голова. Дороги нечаянно Встречаются. Кольцом людским на перекрестках схвачены, Котлы-то горячие, Полны до краев едой. Постой, постаивай, стой. Мы ходим в дом из дому С поклонами, По людям Христа ради побираючись, Со смертью играючись. Улыбки Твоей цветы – Доволен ли нами Ты? Тебя не увидели Мы сытые – В предсмертной тоске, в покаянном ужасе Ты нам обнаружился. Слава же Тебе вовек. Показавшему нам свет. Головокружение, Томление Дремотно-соблазнительное, вкрадчиво Всплывет, а то спрячется. Котлы-то полны по край. Подай, Господи, подай. 6.I.1922

«Металась я, усталая, бежала я…»

Металась я, усталая, бежала я, Как заяц от погони петли путает. Всё тело будто ватное и вялое, Лицо как паутиною опутано. Нет, не уйти. Присяду я на каменных Ступеньках незнакомой черной лесенки И задремлю, как на коленях маминых, Прислушиваясь к колыбельной песенке. Спит деточка. На ходу замучена, Согретая Одеяльцем сыпучим. На самом дне Колыбель дубовая. Стоит над ней Домик-крест тесовый. Не встанешь ты, Лежи да полеживай. Протянуты Беспокойные ножки. Спит нежная, У меня пристроена. Утешенной Хорошо ей, спокойно. Опять вставать, метаться по околицам, Опять оно, которому нет имени. И вся душа и вскинется и взмолится: Скорей возьми, скорее прибери меня. 30.I.1922

«На сковородке жарится лягушка…»

На сковородке жарится лягушка, На адовом огне Наполеон. Горит подчас в дымящей печке вьюшка, В дымящейся известке вибрион. Огню обещан нерожденный сборник, Растопит им, увы, мангал амбал. И как же нам не петь на лад минорный, Когда огнем, огнем грозит Судьба? При обмороке жжет нам нос аммоний – Души огня химический аспект. Забудут ли о дерзком Фаэтоне Поэты всех времен, и лир, и сект? Лишь не в огне царя морского кресло И сторож около — Левиафан. Да племени бесовскому весело Вдыхать огонь, как нежащий дурман. 9.II.1922

«Дождь моросит, переходящий в снег…»

Дождь моросит, переходящий в снег, Упорный, тупо злой, как… печенег. Ступни в грязи медлительно влачу – И мнится мне страна восточных нег. Из тьмы веков к престолу роз избран, За Каспием покоится Иран. На Льватолстовской улице шепчу: Шираз, Тавриз, Керманшах, Тегеран. В холодном доме тихо и темно, Ни сахару, ни чаю нет давно. Глотаю, морщась, мутный суррогат – «А древний свой рубит хранит вино». Теплом и светом наша жизнь бедна, Нам данная, единая, одна. А там Иран лучами так богат, Как солью океанская волна. Здесь радость – нам не по глазам — ярка, Всё черная да серая тоска. А там, в коврах —

смарагд и топаз, Там пестрые восточные шелка. От перемен ползем мы робко прочь, Здесь – день как день, и ночь как ночь, точь-в-точь. А солнце там – расплавленный алмаз, А там, а там — агат текучий ночь. Неловко нам от слова пышных риз, От блеска их мы взгляд опустим вниз – А там смеются мудро и светло Омар-Хайям, Саади и Гафиз. Холодный север, скучный запад брось, Беги от них – а ноги вкривь и вкось На Льватолстовской улице свело. О, если б повернуть земную ось! 7.III.1922

«Неизвестные нам пружины…»

Неизвестные нам пружины Заведенные в некий час, Дали разные нам личины И пустили нас в общий пляс. Мы столкнемся и разойдемся, Полный сделаем оборот, Усмехнемся и обернемся: Этот – к той, или к этой – тот. И приводится нам казаться То одним, то другим лицом, То с одним, то с другим меняться То своим, то чужим кольцом. Ой, и любо-дорого станет, Если вдруг изменит двойник И за милой личиной глянет Нелюдской, невиданный лик. Мы свои личины, ощеряясь, Скинем, вольные искони, И за яростным дивным зверем Без оглядки кинемся вниз. Так в погибельном хороводе Цепь за цепью мы пропадем, Поклонимся Богородице – И к Метелице припадем. 14.V.1922

«Вечерний час. Домой идти пора…»

Вечерний час. Домой идти пора. Замглилась пыльным золотом гора. И стекла те, что были тусклы днем, Зарделись переливчатым огнем. Блаженней всех часов вечерний час – По дне былом великий парастас. Ровнее всех дорог тот путь прямой, Когда нам сказано: пора домой, И провожает нам церковный звон: – Там-дам, там-дам-вам – вековечный сон. 30.XI.1922

КЕНОТАФИЯ [5]

Луне на ущербе, в третью четверть, Волне на отливе не прекословь. Кому в бесполезной поздней жертве Догнать убегающую любовь? Да и не надо. Мирно приемлю Всего, что уходит, благой черед. Пускай зерно хоронится в землю – Иначе колосом не взойдет. Кольцом не звени луне на ущербе, Волне на отливе сети не ставь – И ясной выстанет в тусклом серпе Твоя кенотафия. Но разве закат не так небесен, Как ранней зари розовая пясть? И разве у сердца меньше песен, Когда их шепчет не злая страсть? И разве есть на свете любовник, Чье объятье забвение даст навек – Как тот спокойный, бездонный омут, Где мера жизни полна по верх? И есть еще в нем такая песня, Что как сон легка и сильна – как смерть. Ее бы вспомнить, и с нею вместе С лица земли свое имя стерть. III.1926

5

Пустая гробница, поставленная в память умершего. (Примеч. автора.)

С ДВУХ КОНЦОВ СТОЛА

На улице всё той же самой Всё тот же дождь, как из ведра. Дворняжка тявкает упрямо И будет тявкать до утра. Кто может, спит – в гробу иль в зыбке – Лишь было бы кому качать. И в бледной сонного улыбке Застыла мертвая печать. А мы не спим, мы небылицы Слагаем строго и пестро, Бесчинных рифм вереницы В размеренный равняя строй. Случайный спутник странной жизни Чертит бумагу, прям и тих – И вдруг нежданным смехом прыснет Неугомонный шалый стих. Улыбкой вечной рот оскалив, Он сам не знает, как близка Его смеющейся печали Моя веселая тоска. Так оба мы проходим через Любви и Смерти общий круг, И полный пепла желтый череп Нам улыбается, как друг. Но мною радостно угадан В «memento mori» смертный грех, А у него – канун да ладан Сквозь беззаботный смех. 1927