Тщета: Собрание стихотворений

Меркурьева Вера Александровна

«Хроменькая, ноженьки не крепки…»

Хроменькая, ноженьки не крепки – До Святой Земли не донесли? – Что ж, когда порублены на щепки Все мои заборы-костыли. – Слепенькая, бродит – не приметит, Как заносит снегом по плеча? – Что ж, когда не смотрят и не светят Окна, мои очи по ночам. – Клонится к земле, бессильно плача. Сбитая седая голова. Ты ли это, старая богачка, Нищая Москваюшка, Москва? 1927

«По Арбату,по Арбату ходит ветер…»

По Арбату, по Арбату ходит ветер. Над Арбатом, над Арбатом никнет вечер, По-за стеклами, при сумеречном свете Зажигаются заплаканные свечи. Подойти – пойти – послушать под стенами: Что поманится, то станется над нами. То не меди колокольной слышны звоны – Это сердцу больно, сердце стоном стонет, Не в лесу к земле деревья ветер клонит – Наши головы гнет горе под иконы. На

Арбате, у Явленного Николы Жгут лампады, чтут кануны на престолы. Ты приди, душа, ты стань у царской двери, Изойди, тоска, слезами за вечерней. Помолись, любовь, о гаснущей о вере, О земном ее пути гвоздей и терний. У Николы бархатами кроют сени, У Явленного коврами бьют ступени. Ты пойди, душа, спроси, кого встречают, Для кого там жгут елей и курят ладан? На судьбу ли то, на царство ли венчают? И Невеста ли, Царица ли то – чья там? Слышишь? радость бьется в сердце звучным ладом. Видишь? радость смотрит в очи ясным взглядом. Вся смиренная, как древняя черница, Вся святая, как небесная Царица, Вся простая – как дитя возвеселится – Мать моя, земля моя, землица. Дай к тебе нам, по тебе нам, мать, ступати В час вечерний, на московском, на Арбате. 1927

«Разбередило окаянное…»

А. К-ву

Разбередило окаянное Чужое певчее питье Мое последнее, останное, Мое пустынное жилье. Мне тесно в комнате. За окнами Слезится вечера слюда. Дрожат железными волокнами, В зарницах искр, провода. И вспышками ежеминутности Несчетных осыпей и крох Томит неутолимый вздох О нежности и бесприютности. Покорны искривленью улицы, Трамваи закругляют ход. Все отзвуки, отггулы, отгульцы Мешаются в шумоворот. Над всасывающей воронкою, Немея, песня замерла. О, разве, разве этой звонкою Я к этой гибельной звала? Неправда. В отсмехе иронии Была затаена мечта, И в заклинании, и в стоне, и В мольбе дышала высота. Внизу – людей разноголосица – Из дома в дом – ответь, согрей. Внизу – путей чересполосица – Туда-сюда – скорей, скорей. А сверху: сквозь дым полупрозрачный, Где толчея кипит ключом – Пылинок столб, одним означенный Переплеснувшимся лучом. А сверху: гладь холодных плит – Свиданья милое преддверие, Признанья облачное перие Сметает изморозь обид. И провода гудят предвестие, Что нет чужого, есть свое, Что в одинокое жилье Вступает полностно всевместие. 22.III.1935

«Чужой он – чего же ради мы…»

Чужой он – чего же ради мы Ждем, как в очереди у касс? Надежды не зря ли тратимы? Не ими ль вперед мы платим – и Не знаем, сдадут ли заказ? Нет, лучше мы не погонимся Вслепую ловить произвол. Нет, лучше в проводы тронемся, С признательностью поклонимся Тому, кто уже отошел. Он сыпал благодеяньями (Обманывая раз-другой): Нечаянными скитаньями, И после разлук свиданьями, И в пустую суму – деньгой. Бросал нам горстями щедрыми Белояровые снега, Устилал по весне луга Зеленорунными фетрами, Лил ливни полными ведрами, Что носила нам радуга, Мел умолотными ветрами Багрецовые вороха. Забавами тешил, радовал, Баловства не считал грехом, Закатом на нас поглядывал, И горе тихонько скрадывал Звездою, мечтою стихом. Так мчась за новым исканием, На бегу за чужим вперед, Простимся мы целованием И запоздалым признанием: Доброхотом был старый год. 10.I.1936

ПОД СНЕГОМ

I. «Запушено н анебо окно…»

Запушено н анебо окно Просеянною снеговой пылью. Не выпрямиться ив сухожилью – Заиндевелостью сведено. Уснуло подснежное зерно, Покорное зимнему засилью. Белым-бело земному обилью, Подземельному темным-темно. Глубоко залегла тишь да гладь, В потемках затаилась бесследно, Бесчувственно, немо, безответно. Снежинкам привольно зимовать, Былинкам не больно истлевать, Невидно, неслышно, неприметно. 20.I.1936

II. «Еще не светло, но уже не темно…»

Еще не светло, но уже не темно, Шатнулись, качаются тени, Прояснилось из-за деревьев окно, Наметились сизым ступени. Кривая луна унесла, как грибы, Все звезды в дырявом лукошке, И, выпав, одна у небесной избы Осталась лежать на дорожке. Большая, яснее, хрустальнее всех, Дрожит в холодке спозаранку. Такую светильницу снять бы не грех В полон бы пригожую бранку! Привстала ль на цыпочках я до нее, Она ль за меня зацепилась – Но только замерзлое сердце мое На

тысячи льдинок разбилось. И каждый осколок, светясь и звеня, Пронзает восторгом и болью, И рвется он вон из груди у меня К раскинувшемуся всполью. В глазах, на руках ли – одно к одному – Сверкает, струится и тает – Лучи или слезы, никак не пойму. Звезда закатилась. Светает. 25.I.1936

III. Хроника

И.П.

Очень приятно – залечь средь хлама – и жмурить разнеженные глаза. Очень занятно оно, то самое, щурится на меня из-за ширмы: «и чего она всё мечется? ишь, бормочет: не найти, хоть брось». А помнишь, недавно, с черной лестницы ты вошел, больной, тощий насквозь, и сказал: «камешки несъедобные, шубка не теплая, а потому пустите меня к себе, очень неудобно и плохо маленькому одному». Вот и живем, и довольно дружно мы, ссоримся подчас, ежели ты книжки мои своими игрушками воображаешь и рвешь листы. Я и досадую: вот убожество – нянчиться с ним, свалишься пока! Но он не один — многое множество смотрит из щели его зрачка. Тянутся ко мне сквозь него – травами с прежних дорог и с родных могил – полузамученные забавами тех, кто беспомощных не щадил. Голые крылья, клювики цапкие всех птенцов, выпавших из гнезда, все беззащитные руки и лапки тянутся, через него, сюда. В нем, сквозь него, я тоже вот с этими, кто одни, я с теми, кто ничьи, общими связаны мы приметами: у них, как у меня, нет семьи. А болести – пусть, в теле как цвель они, но пойдемте вон к той душистой ветле: выеден ствол, а ветви все зелены, иначе нельзя – гнездо в дупле. И у нас с тобой нечто подобное: звереныш, детеныш – не пойму, иначе нельзя – очень неудобно и плохо старенькому одному. Примечание Вам отвечу, кто суть высокопарно прячет за чьи-то высшие права: сантиментально? нет – гуманитарно, если к вам еще дойдут слова. 13.I.1937

IV. «Снег, все улицы заметающий…»

Снег, все улицы заметающий, Читать надоело до оскомины, Жмусь у печки, перебираючи Не четки, не карты – п омины. Палисадник, сумерки-памерки, Снежинки – или вишень цветение, Шаги – или вздохи – замерли, Туман – или наваждение. Прошло – а было так недавно, Прошло – и стало так давно. А пляшет, кружится исправно Постылых дней веретено. И, хоть ни холодно, ни жарко Ни от добра, ни от греха, А жизнь, сухая перестарка, Всё рядится для жениха. Напрасно, бедная, пойми ты: Хоть ешь и пей на серебре, Не зацветут твои ланиты Снежком на утренней заре. И то, что смолоду хотело, Пленяло, заворожено, Как цветень вишень облетело Давным-давно, давным-давно. А всё же – остудила древность Когда-то огненную кровь, Не ранит страсть, не жалит ревность, Но не мертва твоя любовь. Она подспудна, потаенна, Она стара, она страшна, Как ночь – слепа, как день – бессонна, Всё ближе к вечности она. И у порога, где безгласна И недвижима красота, Она как молодость прекрасна, И безрассудна, как и та. Снег и снег, идет нескончаемый, Хватило бы до весны и глетчеру. Что же, погреемся за чаем мы, Надо бы протопить к вечеру. 22.I.1936

V. «И ты взаправду, сердце, отлюбило…»

И ты взаправду, сердце, отлюбило, Отпело, отгорело и остыло? И молодость взаправду отцвела? И я – вот эта Вера – отжила? И мне ни на кого не глянуть боле, Не взвидев света от блаженной боли? И мне, руками белыми обвив, Не задохнуться, миг остановив? Да, снашиваю платьице – не купят! Да, спрашиваю: как же это любят? А вот – привстанет новолунный рог, И вдруг он – весь он – здесь он, лег у ног. А вот звереныш, оставшийся ничьим, – О, не пройти мне, о, не пройти же мимо. А вот – чуть есть, чуть нет, ничуть почти, И вдруг восходит солнце — в груди. И так еще – работы костоеда, И вот – достиженье, вот – победа. Так это ль, это ль омертвенья знак? Ах, просто это так, и ясно так: Вы влюблены? вы молоды? нас трое: Нежна я – вами, дышите вы – мною. Вы – плоть моя и кость, я – ваша кровь. И это есть бессмертная любовь. 13.I.1936

СОНЕТ НОВОГО ГОДА

Закат дымится кровью пролитой – И дня, и года гневные останки. Уступы туч – молниеметы танки – Закрыли север плотною стеной. Над нею глаз тайфуна синевой Вбирает бурю – ярость половчанки. То новый год на боевой тачанке Примчался – роковой, сороковой. Моя страна, но ты сильнее бурь, И ты пройдешь сквозь грозовую хмурь, Сквозь все пороховые взрывы неба, Как сквозь земную низость, злость и дурь – И ляжешь полной чашей роз и хлеба Под заново рожденную лазурь. 31.XII.1939