Туата Дэ

Mary Renhaid

Врач, словно бы посмотрел этим взглядом на себя самого - со стороны. Вся его храбрость выглядела наигранной бравадой. Он был смешон - как плохой актёр в роли шекспировского героя.

Лёгкие заболели от натуги и он, буквально, вытолкнул из себя давивший на грудь изнутри свинцовый шар.

Адъютант,в ответ на его страшные и дерзкие слова, только кивнул, будто услышал нечто ожидаемое и снова принялся за свой журнал. Минуты две он лениво перелистывал страницы,

– Повесил на городской площади! В две минуты! Без суда! На леске!
– попробовал Гершаль ещё раз.

А вот полковник, - лениво произнёс тот, когда бывший военврач выдохся, - Полковник тебя не повесил.

Даже после того, как ты тут болтал о его убийстве. Из чего следует, что господин полковник, - он оторвался от заполнения своей непонятной конторской книги и посмотрел на Гершаля поверх страниц, строго, как недовольный ответом ученика преподаватель, - Добр. А в тебе только злоба и зависть. Но бодливой корове, как говорили у меня дома, Боженька рогов не даёт. И потому ты слаб. Нету ни силы, ни власти. И никогда не будет. Я ответил на твой вопрос? Но тебе повезло - они есть у полковника. Он - единственный твой заступник на Тяжёлом Континенте и потому, теперь ты будешь молиться на него, как вы евреи, это любите, по нескольку раз в день…. Даже в субботу. Сейчас напишешь, - он вытащил из стопки несколько девственно чистых листов и протянул их замершему Гершалю, - Письмо своей старухе, чтоб не померла от разрыва сердца и не бегала по пустякам в полицей-президиум… И заявление на переход в континентальный отдел Агентства - мы играем по правилам, чтобы ты о нас не думал, еврей. И сообщишь мне какой у тебя размер.

Сорок четвёртый, - автоматически ответил Гершаль, потирая болевшую после лап Крофта руку, - У обуви - сорок второй. Я пойду полицию! Прямо сейчас! Мы живём в… Меня будут искать… Комиссия…

Жид ...
– произнёс раздраженно Крофт, зайдя ему за спину. Подошвы его ботинок мягко перекатывались с носка на каблук - под ними даже ни одна доска не скрипнула, выдавая его движение и потому не было ничего удивительного, что Гершаль не то.что не услышал оскорблённого им полицая, но и даже забыл о его существовании, - Жид… Тебе уже несколько раз сказали, что делать, время на тебя бестолкового тратят…. А ты всё никак не поймёшь. Господин офицер! Господин офицер, дозвольте я растолкую этому непонятливому - по-свойски!

Гершаль не успел ничего сказать,как его лицо вжали в столешницу железные руки немца -да с такой силой, будто хотели расплющить

А потом, до ошеломленного врача донёсся интимный шёпот, жарко дышавшего ему в ухо Крофта:

Господин полковник, - Вжатый мордой в твёрдое дерево Гершаль, всё же испытал прилив гордости. В отличие от этого Крофта. он не поставил на себе рабского клейма униженнего обращения к английскому офицеру, - Господину полковнику нужен не ты. Господин полковник желает только, чтобы ты исчез. Я не знаю - и не хочу знать почему -иначе я тоже исчезну. Но ты пойми, жид …Господин полковник совершенно не расстроится, даже если я покажу ему тебя, со свёрнутой шеей и скажу, что ты пытался убежать…

Осознание собственной глупости было подобно удару олимпийской молнии в медный щит Аякса. Гершаль дёрнулся, как от гальванического удара и хотел сказать, что он…

– Не дёргайся, - железные руки полицейского приняли его движения за попытку вырваться - и отреагировали так как привыкли, чуть не сломав шею старику,- Слушай. Говорить будешь потом. Отныне -ты будешь покупать у меня каждый день, каждый вдох кислорода… Своим хорошим поведением, конечно!

Последние слова он произнёс как-то весело и расслабленно, будто отпустил невероятно смешную шутку на пикнике - и Гершаль понял,что вся тяжесть огромных сильных рук на него больше не давит.

Он медленно, осмелился приподнять голову.

Гришем, внимательно наблюдавший за этой сценой, слегка наклонил голову набок - и вновь вернулся к своим бумагам,

так и не сказав ни слова.

Глава XLIV

Пирмазен - Александровские казармы- полигон Графенвер.

Отнеси меня в тот замок,

Что властитель Монтезума

Для своих гостей испанских

Предложил гостеприимно.

Но не только кров и пищу

В расточительном избытке,

Дал король чужим бродягам

И роскошные подарки;

...

Как та праздничная пьеса

Называлась, я не знаю,

«Честь испанская», быть может,

Автором был ея Кортец.

Генрих Гейне, «Вицли-Пуцли»

Огромный тягач медленно катился по ночной дороге. Усиленные нейлоновыми нитями шины с шипением медленно катились, будто бы двигатель для того, чтобы столкнуть с места почти сто пятьдесят тонн гигантской автомашины, напрягал какие-то великанские мышцы, упирался ногами в грязь, а грязными огромными ладонями в похожий на железнодорожную шпалу бампер - и всё ради того,чтобы ось, - каждое колесо больше легкового автомобиля, - сделала ещё один оборот. Конечно же, это было не так. Для бомбардировочного двигателя головного тягача это были смешные усилия. Этот мотор делали для машин, способных лететь хоть вокруг Диска с полным бомбогрузом на такой высоте, где, без кислородной маски, начинали задыхаться люди. Если бы механизм, как и люди, знал, что такое работа, усталость пот, грязь, холод и долгая дорога - то восьмидесятифутовый ствол и массивное основание показались бы ему не тяжелее охапки дров. Тем более, что ему помогала и хвостовая спарка...

Он мог взреветь, разбудив всю ночную Германию, только-только успевшую привыкнуть к тихим ночам, когда не слышно железных звуков военной охоты, подняться на дыбы как бешеный конь, возглавлявший одну из призрачных охот и рвануть не медленнее любой гражданской «лягушки», выдав с места сорок четыре мили в час.

Но гигант катился очень и очень медленно, выдавливая воздух из протекторов, скрипя раздавливаемыми камешками и перемалываемым песком. Всё дело было в ночной дороге, в холодном воздухе, в Луне, надевшей свое лучшее платье из черного бархата, в редких деревьях, чьи контуры появлялись в темноте, как на проявляемой в темной комнате фотографии -и тут же исчезали. Как не ярки были конусы фар, размерами могущих поспорить с иным аэродромным прожектором и не редки машины на дорогах послевоенной Европы- двигаться следовало с осторожностью.

Ударить головным тягачом о деревянный столб линии электропередач - самое малое и безобидное, что могло случиться. Гораздо опаснее были пусть и редкие, но встречающееся железнодорожные переезды. А ещё можно было соскользнуть с полотна, потерять равновесие и завалить весь автопоезд на бок - как индийского слона, которому легионеры подрубили сухожилия. Это грозило крупными неприятностями от которых ни куратор, ни даже сам Селестин не смогли бы их прикрыть. Потому что стянуты будут полиция, военная полиция, а ставить на колёса артиллерийское чудовище будут военные инженеры. Учения 657-го артиллерийского батальона, служившие им прикрытием, будут сорваны - и уж виновниками скандала наверняка заинтересуются наблюдатели... Поэтому их автопоезд был только вторым, штурманом на первом шёл Капелька, Гришем, бессменный начальник штаба и адъютант самого Тампеста.