Туманное Звено. Стихотворения

Гингер Александр Самсонович

2

Луна — ночного человека притягивая как магнит — напутствует его от века, с самозабвением роднит… Я с прилежаньем богослова пишу о ней на склоне дня. Она не говорит ни слова, а только смотрит на меня. Но это опытное око мою потерянную плоть пронизывает так глубоко, как будто к ней подходит вплоть. И долго (с раздвоеньем в зреньи) как опьяненный беленой, я двигаюсь в самозабвеньи, руководимая луной.

3

Ты смотришь за движением моим, за поведеньем внутренним и внешним, душа моя. Ты сумрачна как дым. Но стражем будучи уже нездешним, ты мучаешь меня, смотритель мой! Прошу тебя — оставь меня в покое: весной я разгораюсь, а зимой приму тебя в нетопленом покое… Я находилась много лет

в плену. Но вышедши нечаянно на волю, чтоб видеть вместе солнце и луну, я сразу по всему гуляю полю. Пронзает солнце кожу бледных век. Весь звездный свод сияет надо мною… Луна же не луна, а человек, в ком вижу нечто общее с луною. Взгляните на луну, на луг и на мерцанье рек и светлых насекомых… А в тех местах, где сказано «луна» — читайте (имя рек) один знакомый.

4

Наступает лето бабы — осень ранняя… Одна (наступая на ухабы неба) шествует луна — с бледным ликом человечьим, коему противна тьма, наделенная увечьем, коим стражду я сама. Я давно ли не хотела странные сказать слова: друг мой, у тебя нет тела, есть — одна лишь голова. Поражая худобою — не за стрелкой часовой, двигаюсь я за тобою, странницею неживой. Не имея к делу дела, не жалая ничего, в виде головы без тела, отделившись от него — может быть и ты, слепая (так же страстно, как и я) ищешь — к праху прилипая — воплощенья бытия?

5

Взгляните на луну средь ночи: идя дорогой круговою, она объятий знать не хочет — она живет лишь головою. Без ног, без рук она, но все же с серебряными рукавами… И кажется, на Вас похоже лицо, что движется над Вами. Поверьте, на земле есть люди со знаком лунного влиянья, мечтающие здесь о чуде потустороннего слиянья. Ступая на карниз кирпичный, они на помощь призывают луну… За это их обычно лунатиками называют. Душа их, добрая и злая, взирает сверху вниз — бесстрастно. К несчастию, из их числа я и потому — мечте подвластна: так, будучи (подобно птице) на грани пустоты и зданья — я, в то же время, на границе увы, любовного признанья.

6

Влекома полною луною, встает душа моя в ночи. Разбуженная тишиною, сестра, в испуге не кричи! Стоит на склоне крыш лунатик, не опасаясь ничего. Не окликай же, Бога ради, обычным именем его. Стоит он на последней грани строения и пустоты. Куда он простирает длани? Зачем его тревожишь ты? Не трогай лунного провидца: он двигается неспеша, он знает где остановиться, куда его ведет душа… ………………………………….. В русалочьей ночной сорочке, гремя железом листовым, я дохожу уже до точки, где зданье переходит в дым. Когда безглазая, босая, стою я зданья на краю, лишь голова луны спасает от сокрушенья плоть мою. Но — связанная со зданьем, не с плотной почвой полевой, а с этим призрачным созданьем, снабженным только головой — я все же чувствую истому (молчи, перо мое, молчи!)… Как руки, ко всему земному от головы идут лучи… …………………………………. Лучи большой луны сквозь стекла струятся на мою кровать. Я от бессонницы поблекла. Как мне болезнь мою назвать?

Заключение

Бывает странное страданье, потусторонняя напасть. Когда она, как дождь на зданье, на сердце вздумает напасть — она, как он, неумолима: склоняется пред ней и врач, и даже стойкость пилигрима нередко переходит в плач. Не одарил меня наследством отец, но будучи врачом, дал мне действительное средство быть той болезни палачом. Луну — услужливое слово — во всех склоняю падежах, о главном не сказав ни слова, но возле главного кружа. Лечение первостепенно: пока я о луне пою, я вырезаю постепенно, как опухоль всю боль мою. Молчала я, тоской пугая саму себя (как птицу мгла). Но ты, подруга дорогая, мне высказаться помогла! За то, что не смыкая вежды, с тобою всласть я говорю — за невозможность, за надежды — луна, тебя благодарю.

КНИГА

Над комнатой уже нависла мгла. Но — мысленному повинуясь сдвигу — я достаю из темного угла одну многозначительную книгу. Имея тягу к буквенным трудам, мне кажется, я долга не нарушу, когда, на время,

вам для чтенья дам ее — уже разрезанную — душу. Сроднятся ль с вашим мертвенным лицом рожденные живою кровью строчки? (Приходится поставить пред концом знак вопросительный мне — вместо точки).

ВОЛНА

Волне, упавшей при луне в песок (от собственного груза), со дна поднявшейся волне — невольно отдалась медуза. Паденье пены с крутизны — естественной послушна силе. О, сила вздыбленной волны, о, кони мчащиеся в мыле!.. С кипеньем вала меж камней — бескостной мыслимо ль бороться? И человек, подобно ей, волне девятой отдается. Еще не знает он, куда стремительною двинут лавой, но должен, долже повода он сдерживать рукою правой. А скорбь его, как крест большой, вся слева — на сердечном фланге… Скажи, с такою ли душой спускался лермонтовский ангел?

ПРОСТИ

Когда задумает расстаться мое дыхание со мной, я не смогу уже остаться на затверделости земной. Когда в лампаде мало масла, когда у свечки сала нет… Но прежде чем она погасла, она дает высокий свет. Прости меня, что не блистала я в полдень полной красотой, зато полуночью листала я листья книги золотой, той самой, что рассталась с глиной, и всю меня несет туда, откуда кажутся равниной ущелия и города.

III

О том что знаю и чего не знаю,

перо, тебе докладываю я.

Александр Гингер

ЖЕЛТЫЙ ДОМ

Лоснился щебень. Бились воробьи над крошками разрушенного хлеба. Тяжелый флот скользил вдоль моря и флот облачный — по временам вдоль неба. Весенний сквер был по-балтийски чист. Гудела детвора вокруг эстрады… Одно дитя, как виноградный лист, упорно липло к столбикам ограды… ………………………………………. Через дорогу, в дюнах, над песком, у грядок с будущими огурцами, стоял в уединеньи длинный дом с довольно необычными жильцами. Он сделан был из желтых кирпичей, и все вокруг весной дышало, кроме смирительных рубашек и ключей для тех, что проживали в желтом доме. Он сделан был из желтых кирпичей и все вокруг весной дышало кроме смирительных рубашек и ключей для тех что проживали в желтом доме Они гуляли парами порой, но двигался иной и в одиночку… Я помню гравий, солнце над горой, и их глаза, направленные в точку. Они срывали тонкую траву невозмутимым выспренним движеньем. Движенья их, заснувших наяву, других миров казались отраженьем. А между ними поливал газон веселый молодой садовник. С лейкой, в лучах заката направлялся он к насосу, что плескался за скамейкой. Здесь мелкие лазурные цветы, имея блеск небесного оттенка, казались капельками высоты, упавшими к подножию застенка… ……………………………………… Ребенок с ярким яблочным лицом на солнышке, пять лет ему знакомом, нередко наслаждался леденцом пред этим необыкновенным домом. К садовнику он подойти не смел, зато, в сияющее время года, следя за ходом огородных дел, подобно тумбе застывал у входа. При нем — новорожденная гряда от полной лейки набиралась силы. Пел ящичек скворешного гнезда, входили в яму корневые жилы. За дюнами кричали петухи — будильники рыбачьего поселка, и прославляла хвойные духи упавшая сосновая иголка… Дитя стояло у больших ворот так неподвижно, как цветок двуногий. Брели безумные, раскрывши рот, ловя руками собственные ноги… Садовник пел, не замечая их. Подрагивая яркими боками, взлетал к лазури шар. Закат был тих. Вдали — чернели барки с рыбаками. Садовника землистая рука сама, в тени, землей казалась бурой. Над черным завитком от корешка он думал о невесте белокурой. У западной границы городка качались пароходные каюты… И грустью, что весной для всех сладка, туманилась душа его Анюты. Садовник взял анютины глаза и посадил их в солнечное место. Любил весну он за цветы и за те чувства, что дала ему невеста… ………………………………….. Но беспощадно сыплется песок, что назван был песочными часами. Сомнения вонзаются в висок, судьба полна немыми голосами… И девочка, смотревшая на дом — с тем зданием боясь теперь свиданий — растерянно готовит третий том своих восторгов и своих страданий, со страстностью соединив тоску, прибавив к этому надежду даже, но посыпая каждую строку той солью, коей не найти в продаже.