Тыл-фронт

Головин Андрей

— Убегу, раз такой невыдержанный. Зудилин неестественно рассмеялся.

— Передашь Сергеевой, что сегодня уборка окопов. И отдай Калмыкову флягу. Скажи, что я разрешил пойти ему вместе с Ошуриным в тылы. Калмыкову передай, пусть постарается заполнить флягу горючим. Там найдет, как это сделать. Он парень ловкий…

— Да уж куда ловчее, — рассмеялась Огурцова.

Только прикажи — все достанет. Да и в других делах мастак…

И она со смехом выбежала из блиндажа.

После ухода Огурцовой Зудилин присел к столу и раскрыл

тетрадь. Но думать и писать не хотелось.

Постучавшись, в блиндаж вошла Сергеева.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?

— Слушаю, товарищ Сергеева.

— Вы разрешили Калмыкову идти в тылы?

— Да, а что такое?

— Он занят. Позвольте послать кого-нибудь другого.

— Выполняйте то, что вам сказано, — раздраженно оборвал ее Зудилин.

Сергеева молча козырнула и вышла.

* * *

В подразделениях, занимавших оборону в бездорожном глухом районе, машины разрешали заводить только по тревоге. Самым распространенным транспортом стали самодельные сани. Бойцы называли их «вездеходы КН». Загадочные буквы «КН» обозначали — конструкций Новожилова.

Сегодня из батарей в тылы ходил «большой обоз» из шести вездеходов. На обратном пути команда с тяжелогружеными санями растянулась длинной цепочкой по извивающейся между сопками дороге. Калмыков попал в напарники к Новожилову.

— Жрать так все имеют полное право. Как вахлачить — так их нету… — недовольно бурчал он.

— Кого нет? — усмехнулся Новожилов. — По-твоему, нужно всей батареей ходить, что ли? Да и напросился ты сам.

— Сам, сам… Много ты знаешь, — бурчал Калмыков.

— Да еще сбежал от команды на целый час, — добавил Новожилов. — Вот командир батареи узнает, он тебе пропишет.

— Не ты ли скажешь? — насмешливо спросил Калмыков, искоса поглядывая на Новожилова.

— Говорить не буду, а если дело коснется — доложу.

— Шкура! — зло сплюнул Калмыков.

— Ты, парень, осторожнее бросайся словами!

— Наследство делите или дорога узка? — вмешался в разговор Ошурин.

— А ну его к лешему, — примирительно буркнул Новожилов, ускоряя шаг.

Ошурин знал, что ругань, как обычно, затеял Калмыков.

— Колючий вы какой-то, — заметил он Калмыкову. — В батарее нет ни одного человека, с кем бы вы не поругались. И боец вы плохой, и человек неуживчивый.

Ошурина, хотя он был моложе своих подчиненных, бойцы уважали. Пожилые красноармейцы относились к нему с почтением, называли между собой Петровичем. Калмыков тоже робел под пристальным взглядом Ошурина, но виду не подавал. Однако на замечания и выговоры никогда не возражал, хотя Ошурин частенько пробирал его. Вот и сейчас, слушая поучения старшего сержанта, он только зло сопел.

— Не понимаете вы сути службы, Калмыков. Превращаете ее и для себя и для других в тягость. Малейшая трудность — бурчите, Малейшее требование —

скандалите. Тяжело вам будет в бою. Останетесь вы один воин в поле. А от этого бывают трусы и предатели…

— Вон куда хватанули! — не выдержал Калмыков.

— Не хватанул, а так оно и есть, — рассердился Ошурин. — Из-за какого-то пустяка оскорбили его, — кивнул он на Новожилова. — А что в бою с вами может быть? Скажете: шкура, пусть выкручивается сам.

— Не может быть этого. Не имею никакого полного права. Не оставлю так я своего. Да я и не зло выругался.

— Не только это, Калмыков. Разве может красноармеец нарушать приказ? Мы продукты получали, грузили, а вас не было, вы куда-то уходили. В бою это расценивается как дезертирство. Смотрите, Калмыков, охнете, да поздно будет.

— Вездеход тащить легче стало, — взглянув на Калмыкова, примирительно пошутил Новожилов. В душе ему было жаль этого чем-то покалеченного человека.

Когда они приблизились к привалу, там уже горел костер, раздавались шутки и смех бойцов.

— О! Я ж говорив, що слон и моська погрызлись, — вглядевшись в лицо Калмыкова, съязвил Федорчук. — Так и есть!

Бойцы дружно захохотали. От души смеялся и Новожилов.

— Да ну его! Не знаешь, с какой стороны и подступиться, — проговорил он, присаживаясь к огню и доставая из кармана шинели газету.

— А ну, читай, читай, — зашумели бойцы.

Новожилов огласил сообщение Советского Информбюро, потом молча заскользил взглядом по столбцам.

— Вот, слушайте, как нам помогают, — и он начал читать, сколько в фонд Красной Армии поступило от рабочих, служащих, колхозников и интеллигенции валенок, полушубков, шерстяных перчаток, варежек и меховых рукавиц, — А ведь последнее отдают. И кто отдает? Старики, матери, вдовы…

Только один Калмыков не хотел участвовать в завязавшейся беседе. Он встал и незаметно скрылся в густом кустарнике. От внимательного взгляда Ошурина не ускользнуло смущенное выражение его лица. «Что это с ним сегодня?» — подумал старший сержант. Отстав от обоза, когда все, в том числе и Калмыков, тронулись с места, Ошурин прошел по следам шофера и раскопал в боковине сугроба фляжку с водкой. «Вот для чего от команды он убежал. Ну и тип!»

Вечером в землянке, то в одном, то в другом углу, раздавались голоса спорящих. Одни говорили «Ловкач!» или «Ничего особенного не произошло». Но большинство осуждало Калмыкова.

— Бойцы в окопах стынут, а он в землянке водкой греться надумал!

К столу, на котором стояла фляжка, подошел Варов. Он взглянул на Калмыкова и спросил:

— Вас заправить, водитель? Опохмелитесь?

— Ладно, Петро! — одернул его сидевший рядом с Калмыковым Федорчук. — Тут зубы скалить нечего. Не пойму, що и делать.

— Ты что, казак, не поймешь? — вмешался Новожилов.

— Сидай, Сэмэныч, сюды, Зараз расскажу.

— Не надо, — хмуро попросил Калмыков. — Говорил же — никому.