Тюрьма

Светов Феликс

— Забирай десять.

Гарик повернулся и пошел к своей шконке. Гурам еще стоит у дубка, глаза налиты кровью — со звоном бросает ложку об пол… За дубком никого.

— Вот вам урок политэкономии, — говорит Василий Трофимыч. — Предметный. Сказать честно, с вами не только разговаривать, и есть противно. Хорошо, я каждый день в суде…

В понедельник утром Гарик ушел в суд, вернулся перед подогревом и как только дверь за ним грохнула, крикнул:

— Все нормально, мужики, завтра приговор!..

Я лежал на шконке,

он забрался ко мне.

— Давай пять, Серый, прочитал нашу речь —я знаешь как читаю! В зале захлюпали. Адвокат говорит: «Виктория!» Понял? Что доктор прописал… Прокурор запросил двенадцать.

— Ты что?..

— Договорено, будет десять, адвокат божится…

После подогрева Наумыч толкнул меня в бок:

— Гарик зовет…

Подхожу. Сидит один, мешок увязан, грустный…

— Собрался?

— Все, год прожил, считай, целая жизнь… Жалко, мы с тобой мало, а я бы хотел, не все про тебя понял.

— И мне жалко, хотел бы от тебя узнать побольше.

— Жалко не жалко,— говорит Гарик‚,— все равно уходить. Я не боюсь зоны… Неужто обманут?

Пожимаю плечами.

— А десять лет… Через пять уйду, может раньше, год отсидел, четыре до полсрока… Видал, как я держу хату? Я и там сумею, надену повязку, все будет в ажуре.

— А не боишься?

— Чего мне бояться, кого?

— С ними лучше не играть, опасно, для них игра бсепроигрышная, переиграют.

— Меня?.. Нет, Серый, меня никто не переигрывал.

— Тут другая игра, — говорю, — срок ты, может, и выиграешь, душу бы не потерять. В такой игре — душа ставка.

— Кто ставит?

— Те, кто заказывает музыку. И те, кто пляшет.

— Ты это серьезно? — Гарик сощурил глаза.

— Я так думаю, и стараюсь так жить. Не всегда получается, но… стараюсь. Я не могу с ними, всякий разговор — участие в игре. В их игре. А им только зацепить, возможности большие. Их вон сколько, а ты один.

— Ты всерьез, Серый, или шутишь, я тебя не пойму…

— А что тут понимать, Гарик? Мы с тобой друг друга поняли, верно? Ты наденешь повязку и будешь набирать очки — но ведь за чей-то счет, даром тебе ничего не дадут…

— Вон ты о чем… — говорит Гарик.— Ну… тогда я тебе все скажу. Откроем карты. Не боишься?

— А что мне бояться, я не играю.

— Ты знаешь, куда меня вызывали второй раз?.. В тот день, как ты пришел? В первый раз к адвокату, а второй…

— Не знаю, — говорю, — догадываюсь.

— Верно догадываешься, адвокату в тюрьме нечего было делать, мы с ним кончили. Приводят к куму… Не к тому, у которого я каждый месяц, я давно старший в хате, как что — вызывает: у кого ножи, иголки, кто гоняет коней, кричит с решки, варит чай… Жизнь идет. Они и без меня знают, тут в хате… Все схвачено, перепутано — для… контроля. Приходится, другой раз, и ножи отдавать, и иголки, у нас все есть — один нож отдашь, а два спрячешь. Им, на самом деле, ничего не надо, был бы порядок, а за порядок я отвечаю. Свои дела мы сами решаем. У нас пресс-хата — не понял?

— Нет, говорю,— а это что?

— Желтенький ты, Серый, не сечешь. Надо, к

примеру, такого как ты, научить, если у тебя шариков не хватает?

— Видишь, как я угадал, это и есть игра, для них беспроигрышная.

— Погоди, пока я не в обиде, ни разу не обремизился… Короче, приводят к куму. Главный кум, майор, я его ни разу не видал, нас пасет подкумок, старлей…

— Черный такой? — спрашиваю.

— Майор?.. Черный, мордатый… А ты у него был?

— Нет, мне рассказывали. Руки волосатые?

— Руки?.. И руки волосатые, черные…

— Вон как я угадал! — мне стало весело.

— Чудик ты, Серый, жалко уходить, мы бы поговорили… Черный, волосатый, руки… К вам, говорит, привели Полухина? Привели. Ну и что? — спрашивает. А ничего, говорю, устроили хорошо, на нижней шконке, поближе к окну, в семью к хозяйственникам… Зачем, говорит, ты это сделал? А как же, по каторжанскому закону: в тюрьме третий месяц, статья серьезная, не мальчик… Дурак ты, говорит кум, кто тебя просил? Устрой ему для начала уютную жизнь…

У меня внутри захолонуло, и такая жалкая мыслишка: может, заботятся?

— Это как понять? — спрашиваю.

— Верно! И я его: как, мол, понять, хотя понял сразу, но тут нельзя ошибиться. Учить тебя, что ли, говорит кум, велосипед для начала, еще чего, не маленький, сообразишь, чтоб ему небо в овчинку…

— Ну и что ты решил? — спрашиваю.

— А как мне быть, Серый, — говорит Гарик,— ты сам подумай?.. Я тут год, все тип-топ, на зону пойдет характеристика, для начала — считай полдела, обещали — кум напишет! Десять, двенадцать лет, жить-то надо, а тут приказ главного кума…

— Не знаю, Гарик, я тут при чем, твои проблемы.

— Я тебе все карты, а думать за меня не хочешь?

— Мы по-разному думаем, — говорю,— и положение у нас, согласись, разное.

— Это ты зря, я с тобой, как зэк с зэком… Наумыч, двигай сюда… — говорит Гарик.— От него нет секретов, он в курсе, с завтрашнего дня за старшего в хате.

— Наумыч?

— Надо кой-кого держать в руках, наломает дров, а кроме Наумыча некому… Я с ним о куме.

— Понял,— говорит Наумыч.

— Короче так, Серый, — говорит Гарик‚,— пиши завтра бумагу на имя кума: прошу о встрече. На поверке отдашь. Он сразу вызовет, тянуть не будет, а ты руби: жить в камере невозможно, народ отпетый, вали на меня — пугает, давит, бъет, что хочешь, чем страшней, тем лучше. Переводите в любую другую хату.

— Ты что, Гарик, я не хочу в другую?..

— Чудак! — смеется Гарик,— никуда они тебя не переведут, ты тут присох, им надо галочку поставить — им приказали, они давят, а там как хотите, у них своя игра…

— Я с ними не играю, а доносов ни на кого не писал.

— Что с ним делать, Наумыч! — Гарик злится.— Ты пойми, мне твой донос, как медаль в характеристику… Может, они и об этом договорились, думаю, по тюрьме параша — Полухин стучит куму!..

— Нет, ребята,— говорю,— у меня другие правила, я с ними ни о чем не говорю — не могу… Решайте сами, жалко, конечно, я бы тут у вас пожил…