У кошки девять жизней
Шрифт:
Эмили выдержала не более минуты этого душераздирающего зрелища. Подскочила ко мне и топнула ногой:
— Немедленно ложитесь в постель! Вам нельзя ходить в таком состоянии, госпожа! Это же больно!
Она была права. Было больно, но не так, чтобы совсем плохо. Эту боль можно было терпеть. Но я подумала, почему, собственно, я должна ее терпеть? И сдалась. Легла обратно в постель и потянувшись, сказала:
— Буду спать до обеда. Давно об этом мечтала.
И впервые Эмили не стала спорить. Лишь кротко кивнула и почти на цыпочках вышла. Красота! В кои веки могу поспать, как человек.
На
— Вам лучше, госпожа? — спросила Эмили, укладывая мои волосы.
— Конечно, — согласилась я, — не понимаю, почему столько шума из-за обычных синяков. Эвелина вчера едва не привязала меня к кровати.
Служанка красноречиво фыркнула, но ничего не сказала. Я погрозила ей пальцем.
— Не дерзи.
— Я ничего не сказала! — показательно удивилась она.
— Зато подумала. И я знаю, о чем.
Будучи совершенно готовой, я вышла из комнаты, медленно дошла до лестничного пролета, все-таки ноги были не вполне готовы принять на себя такую нагрузку. Хоть я и весила не слишком много.
Собираясь спуститься. Я была остановлена воплем: "Стой!" И в самом деле, едва не свалилась от неожиданности. Оглянулась. Ко мне спешил Этьен.
— Подожди, — предупредил он меня, подходя, — я помогу тебе спуститься.
Я вздохнула и подняла глаза к потолку.
— Этьен, — сказала веско, — полагаешь, я не умею ходить?
— Судя по вчерашнему полету, нет, — отрезал он, — давай руку и не смей передвигаться без посторонней помощи. И вообще, тебе нужно было оставаться в постели.
— О Господи, — отозвалась я, подав ему руку, — сколько заботы! Может, отнесешь меня в столовую на руках?
Тут уже вздохнул он
— А что? — не унималась я, — я не против. Было бы очень удобно.
Сжав мою руку, Этьен почти потащил меня вниз.
— Язва, — говорил он по пути, — это как же тебе нужно упасть, чтобы ты научилась держать язык за зубами?
— Если ты будешь меня так тянуть, я точно упаду. Не торопись, у меня синяк на пятке.
Этьен рассмеялся.
— Жаль его нет на языке.
Мы вошли в столовую, где кузен тут же выпустил мою ладонь и чинно прошел к своему месту. Эвелина громко ахнула.
— Зачем ты встала?
— Доброе утро, — отозвалась я, садясь на отодвинутый стул, — все в порядке.
— Но вчера…, - не унималась она, но герцог ее перебил.
— Если знаешь слова, какими можно ее убедить, то говори. Лично я думаю, что таких нет.
— Правильно, — согласилась я, взяв салфетку.
— А мы написали письмо твоему батюшке — не смолчала Эвелина, — завтра он приедет.
— Зачем?
— Как зачем? Ты сильно ударилась.
— Ну и что?
Вопрос был не в бровь, а в глаз, они оба замолчали и долго не могли ничего сказать.
— Думаете его удивить? — продолжала я, пожав плечами, — напрасный труд. Батюшка давно привык к моим падениям. Напротив, он удивится, что я так долго этого не делала.
Кстати сказать, я была абсолютно права. Первое, что сказал отец, когда узнал, что со мной стряслось, было:
— Как, опять? Изабелла, это уже утомительно, честное
— Ну, что я могу поделать? — я развела руками.
— Белла не виновата, — вступилась за меня Эвелина, — ее толкнул Кадо.
— Противный пес, — отозвался батюшка, потрепав присутствующего тут же Кадо по голове, — говорил тебе, не бери его с собой. От него одни неприятности. Надеюсь, он еще никого не покусал?
— Вроде бы нет.
Кадо приподнял голову и приветливо помахал хвостом.
— С него как с гуся вода, — махнул рукой отец, — ты его хоть наказала?
— Я сказала ему, что это плохо.
Присутствующие расхохотались, признавая мои редкие воспитательные способности никуда не годными. Не знаю, может быть я и на самом деле не умею воспитывать животных. Но не понимаю, как можно бить собаку за то, чего она не понимает. Ведь не объяснишь же псу, что нельзя прыгать на меня у лестницы, а в остальных местах можно. Нужно было вообще отучить его так поступать, но теперь-то уже поздно. Кадо искренне не понимает, что натворил нечто из рук вон выходящее. А впрочем, что такого особенного он натворил? Я-то ведь цела и невредима. Ну, не совсем невредима, но переломов нет и все в порядке.
Батюшка тем временем рассказывал о том, как я люблю падать. Не к месту припомнил давнюю историю, когда я упала с дерева и при этом вывихнула ногу. А когда свалилась с крыши сарая, то поломала руку.
— Батюшка! — взмолилась я, — это обязательно нужно было говорить?
Он захихикал с довольным видом.
— Ты, конечно, наставила себе синяков? Кошмар, это не ребенок, а божье наказание. Кто полез на дно колодца, чтобы посмотреть, что там такое? И кто потом четыре часа плескался в ледяной воде, пока тебя оттуда наконец не вытащили? Зато узнала, что же находится на дне колодца. Легче тебе стало от этого?
Я поджала губы и отвернулась. Еще бы вспомнил, как я полезла в подвал и обнаружила там полчища крыс. Уж чего я не люблю до смерти, так это этих милых животных. От одного только вида у меня судороги начинаются. Правда, это отвращение не распространяется на дохлых крыс. Их почему-то я спокойно брала в руки. Только не спрашивайте, по какой причине.
Синяки с моих рук и ног сходили медленно. Сперва они были черными, потом пожелтели и постепенно начали бледнеть. Пока они не сошли совсем, я сидела дома и никуда не могла показаться. Впрочем, меня это не особенно удручало. Не так уж сильно я тоскую о королевских приемах. Посещение одного из них оставило очень неприятные воспоминания, хотя в том, что случилось, я виновата сама. Нужно было думать и не разрешать Эмили так сильно затягивать корсет. Но в любом случае, я совсем не переживала о добровольном заточении. Находились другие занятия. Герцог пошел на уступки и разрешил нам с Эвелиной кататься на лошадях в парке. Правда, под неусыпным присмотром Этьена. Это было нам на руку, потому что Этьен никогда не утруждал себя присмотром. Напротив, наши выезды он использовал как прикрытие для своих отлучек. На вопросы Эвелины, где это он пропадает, он только моргал глазами и недоуменно пожимал плечами, словно она спрашивала не по-французски, а например, по-китайски.