У смерти два лица
Шрифт:
— Почему? — спрашиваю я, подходя поближе, чтобы рассмотреть коллекцию дисков, занимающую целую стену.
Кроме обещанного изобилия мюзиклов и фильмов ужасов здесь есть все от свежих комедий и фильмов «Марвел» до широкого выбора биографических картин и коробки с ограниченным коллекционным изданием «Властелина колец».
— Папа умер, когда мне было пять. Наверное, маме после этого было не до развлечений.
— Верно, — я не помню, говорил ли мне Кейден, что его отец умер от рака желудка или я слышала это в одном из подкастов Мартины, поэтому прикусываю губы, стараясь припомнить источник информации до того, как скажу что-нибудь, чего не имею права знать. — Да, это логично.
Я вспоминаю стопку библиотечных
— Странно, наверное, было? — говорю я, не успев сдержаться. — Ну, расти здесь с белыми родителями?
— А… — Кейден плюхается в кресло в заднем ряду и закидывает ноги на спинку кресла перед собой. — С чего это ты вдруг решила спросить?
— Просто тут с расовым разнообразием не очень, — я обвожу рукой кинотеатр, но имею в виду весь Херрон-Миллс. — Ты сам тогда говорил.
Дома, в Бруклине, мы с друзьями часто говорили о расовых и классовых проблемах. В нашей школе больше половины учеников были цветными, а богатых среди нас и близко не было. Но говорить об этом здесь и сейчас — совсем не то, что разговаривать с друзьями. То ли потому, что мы с Кейденом едва знакомы, то ли из-за того, что он рассказал мне тогда в конюшне. То ли дело в том, что он — парень, а я, вместо того чтобы флиртовать, разводить его на выпивку и убеждать себя, что мне все равно, что он касается моей кожи ладонями так, будто они затянуты в неудобные перчатки, на самом деле стараюсь узнать его поближе.
— Ну… — протянул он. — Если подумать, то да.
Я не могу забывать о том, что здесь преобладает белое и привилегированное население. Даже до исчезновения Зоуи атмосфера тут могла быть просто удушающей. Но маленьким я почти не понимал, что значит быть ребенком смешанной расы…
Я отрываюсь от стены с фильмами и устраиваюсь в кресло через два ряда спиной к экрану, чтобы видеть лицо Кейдена.
— Моя биологическая мать — белая. Ей было всего семнадцать, когда я родился. Биологический отец — черный, но они не жили вместе. И он в моей жизни так и не появился. А мама не могла научить меня черной культуре. Пойми меня правильно, она отличная мать. Здоровье у нее не всегда было такое, как сейчас. Но, да, это было странно. Пока я рос, я многого не понимал о расовых проблемах что с личной, что с культурной точки зрения. Многие вещи мне по-прежнему трудно уложить в голове.
— В Йеле все по-другому?
— Да, по-другому. Но Йель — это странное место. В Нью-Хейвене всего тридцать процентов белого населения и больше шестидесяти процентов афро-американцев и латиноамериканцев. Но в Йеле всего шесть процентов черных студентов. Когда ты черный, чувствуется это напряжение.
Я медленно киваю, вспоминая, как его приятель Тим Ромер рассказывал в подкасте о полиции, пристально следящей за черными парнями в университете. Потому думаю, насколько странно знать о жизни Кейдена то, что он мне не рассказывал, насколько это грубое вторжение в его личную жизнь, и держу язык за зубами.
— А как твои родители приняли то, что ты на все лето поехала сюда няней? — спрашивает Кейден, меняя тему разговора.
— Мама сначала вела себя странно. Понадобилось время, но, похоже, она привыкает к тому, что деточка теперь живет отдельно, — улыбаюсь я. — Отца я не видела с тех пор, как мне исполнилось четыре, так что сомневаюсь, что его это хоть немного заботит.
— Хм… Значит, тоже безотцовщина, — натянуто улыбается Кейден.
— Да, выходит, так.
— Не будь слишком строга к матери, — говорит он. — Ты у нее одна?
— Да.
Он пожимает плечами, и я вижу, что он думает о своей матери, о собственном решении провести лето здесь, хотя, не сомневаюсь, он мог бы устроиться на какую-нибудь интересную практику, или отправиться учиться за границу, или что там еще делают студенты Йеля на летних каникулах…
— Кстати о мамах, — говорю я, протягивая
Брови Кейдена ползут вверх. Это ужасно неловко, но если мы собираемся дружить, то я не хочу, чтобы миссис Толбот маячила между нами, словно какая-то неприятная тайна. Хотя это и может быть больно.
— На дне рождения Тома. Она заглянула и велела мне держаться подальше от тебя.
Кейден сцепляет руки за головой и протяжно вздыхает.
— Значит, она тебя тогда видела, — говорит он. — Когда ты приходила с печеньем. Значит, мне не показалось и она действительно выглядывала в окно, когда мы шли по дорожке.
Мои губы кривятся в хмурой усмешке.
— Все в порядке, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты поняла о моей матери кое-что: она любила Зоуи. Они были очень, очень близки. А у мамы шизофрения. Ей было чуть за двадцать, когда поставили диагноз. Никто точно не знает, как шизофрения развивается, но, поскольку вероятны генетические факторы, мои родители решились на усыновление. В любом случае доктора у нее хорошие, и она находится под их наблюдением, сколько я себя помню. Но после исчезновения Зоуи симптомы резко усилились.
Я молчу с минуту, пытаясь переварить услышанное. Я мало знаю о шизофрении — только то, что это очень серьезная болезнь и ее трудно лечить.
— Звучит довольно страшно.
— Так и есть, — говорит Кейден. — Я люблю маму. Она действительно чудесная женщина. А еще с ней очень тяжело жить. А Уиндермер… — его голос затихает, он обводит взглядом кинозал. — Когда я учился в школе, дому требовался мелкий ремонт, покраска. Она все откладывала это дело.
Koгда я переехал в Нью-Хейвен, перестала пускать людей в дом. А потом завела птиц. Я был так погружен в новую жизнь в колледже, что на первом курсе, пожалуй, старался совсем не обращать на это внимания. Мне хотелось притворяться, что дома все хорошо, что с ней все хорошо. Но к Рождеству не обращать внимания стало уже невозможно. А когда исчезла Зоуи, все пошло кувырком.
— Поэтому ты сейчас дома?
— Поэтому я сейчас дома, — Кейден расцепляет пальцы, и ладони падают на колени. — Поэтому, Анна Чиккони, раз мою жизнь мы уже разобрали по косточкам, расскажи теперь что-нибудь о своей.
Он прав, я весь вечер только и делала, что задавала личные вопросы. Уже почти девять, а мы еще даже не выбрали фильм. Прежде чем вернуться к стене с дисками, я должна дать ему что-то в ответ. Частичку своего прошлого. Крошечный кусочек правды о том, какой я была.
— Пока я не приехала сюда, я не совсем контролировала свою жизнь. Помнишь, тогда в конюшне я сказала, что решила пока не пить? — он кивает. — Мы с подругой, Кейли, большую часть прошлого сентября провели на вечеринках. Я постоянно влипала в разные истории и потихоньку начала себя ненавидеть. Ненавидеть того человека, которым становилась, когда выпью.
— А какой это человек? — спрашивает Кейден.
Я глубоко вдыхаю, задумываясь, как много можно ему рассказать. Я могу уничтожить любую возможность быть вместе с ним, если это вообще когда-то было возможно. Но поняла, что больше, чем парень, мне сейчас нужен друг. Ровесник, с которым я могу поговорить. Кто-то, кто сможет понять, каково это — жить с прошлым, oi которою трудно избавиться.
— Прежняя я? Кадрила парней, которых на следующее утро даже не могла вспомнить. Допивалась до отключки. Просыпалась на чужих диванах. Не раз приезжала домой в полицейской машине, — я останавливаюсь, давая ему возможность сказать что-нибудь, осудить меня. — Моя подруга Старр жила самостоятельно с шестнадцати. Я думала, что мне хочется того, что было у нее. Полной свободы, — я пожимаю плечами. — Но свобода надоедает. Моя мама работает на двух работах. У нее нет времени нянчиться со мной. Думаю, в глубине души я просто хотела привлечь ее внимание.