У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Россия несказанно богата, — продолжал гость. — На ее просторах можно найти все, что нужно человеку: железную руду и соль, алмазы и медь, пушнину и лен. Горелки у нас столько, что можно в ней купаться, вдосталь пива и меда. Есть и кому работать — варить водку и продавать бочками в кабаках. Но царю не по нраву все, что наше. Только привозное, только то, что закупит он на наши кровные за границей.
— Прошу прощения, ваша светлость, — перебил эти жалобы Кантемир. — Но развитие торговли не менее необходимо, чем воинские виктории.
— А мы обойдемся без того и другого, — еще более возгорелся Кикин. — Российские бояре непривычны
Кантемир развеселился:
— Пусть обучаются математике и искусству торговли. Тогда никто не сможет их облапошить!
— Ваша светлость говорит обо мне?
— Вовсе нет. Просто к слову пришлось...
Оба князя свернули на другую дорожку и возвратились по ней к конюшням.
Во дворе внезапно послышался шум. Заскрипели петли ворот. Забегали туда-сюда слуги. Прогрохотали кованые колеса, послышались крики кучера, сдерживавшего коней. Прибежал Иоанн Хрисавиди в белой шапочке поверх длинных волос, объявил:
— Прибыл какой-то господин из Петербурга, государь. На царского вельможу вроде не похож...
Когда князь вышел во двор, гость успел выйти из роскошной кареты и отдавал приказания своим слугам. Это был Иоганн Готтхильф Воккеродт, секретарь прусского посольства в Петербурге и знаменитый ученый. Год тому назад Кантемир мимоходом встретился с ним в столице, но близкого знакомства не свел.
Украшенная перьями шляпа гостя описала у его ног полукруг, коснувшись земли.
— Честь имею приветствовать и поздравить прославленного принца Земли Молдавской и российского князя и низко поклониться его светлости! — сказал он по-немецки.
Кантемир шагнул ему навстречу и ответил на том же языке:
— От души рад приезду вашей милости, благодарствую за приветствия и поздравления. Мой дом, сам я, сыновья и все мои люди готовы покорно служить высокому прусскому гостю, чье присутствие для нас — великая радость и честь.
Александр Кикин, не успевший проститься с хозяином, отвесил обоим поклон, направился к своей карете.
В передней дворца Иоганн Воккеродт отдал слуге шляпу, сбросил с плеч пелерину. Это был статный, хорошо сложенный мужчина лет сорока. Белое лицо гостя привлекало свежестью и приятными чертами. Над черными глазами выгнулись густые, ухоженные брови. На плечи ниспадали букли великолепного парика. Движения Воккеродта были энергичны, зато спокойная речь отличалась редкостной учтивостью и даже величавостью.
— В Петербурге мне довелось встретиться со слугою вашей светлости, ныне пребывающем на царской службе, с неким капитаном Георгицэ, — сказал гость. — Он просил меня передать вам письмо, вместе с пожеланиями доброго здоровья и благополучия.
Кантемир взял конверт, но распечатывать его не стал и положил перед собою на стол — знак того, что вскроет позже. В эти минуты все его внимание принадлежало высокому и дорогому гостю. Иоганн Воккеродт изобразил особую улыбку, в берлинских салонах предназначавшуюся иностранным дипломатам, и не без пафоса заговорил на звучной, беглой латыни:
— Имею высокую честь передать пресветлому принцу Земли Молдавской, прославленному обширными познаниями в области истории и бранными подвигами в борьбе против Оттоманской империи, горячие приветствия и добрые пожелания его королевского величества Фридриха Вильгельма
— От души благодарю его величество короля Пруссии и желаю ему много лет здравствовать в благополучии и славе. Благодарю также достойного президента Берлинской академии доктора Лейбница. Господин Лейбниц давно дорог мне как знаменитый математик и прославленный философ, по сравнению с коим я — сущее дитя.
Воккеродт снял с лица усмешку дипломата и улыбнулся с искренней теплотой:
— Возвратясь к моим просвещенным господам, я скажу им прежде всего, что молдавский принц — истинно учтивый и скромный государь. Теперь осмелюсь задать, с милостивого дозволения вашей светлости, несколько вопросов, касающихся вашей особы и всего рода Кантемиров. Какие книги написаны вашей светлостью? Какова ваша философия? Хочется также узнать, к примеру, об участии вашего высочества в Прутской баталии, об уходе вашего высочества из-под турецкого подданства, о коем в мире ходит столько разных толков. Враги вашей светлости, скажу откровенно, со злобой утверждают, что турки, смилостившись, даровали вам малый кус пирога; ваше же высочество, будучи неверным и алчным, переметнулось к русским, дабы заполучить еще больший кусок. Другие возражают, что молдавский принц с его маленькой страной просто очутился волею судьбы между двумя великанами, схватившимися в борьбе, так что в конце концов устремился к тому берегу, к которому его прибили обстоятельства. Есть и такие, которые утверждают: царь и его люди купили-де ваше высочество за полновесное золото... Слова, слова... Пусть простит ваша светлость: нам хотелось бы знать правду.
Кантемир с достоинством взглянул на гостя, с дружеской благожелательностью задававшего ему столь смелые вопросы. Скрестив руки на груди, князь отвечал:
— Эти толки, уважаемый господин Воккеродт, по свету пущены нашими недругами, частью — турками, частью — татарами, частью — иными злобствующими. Пущены по ясной причине: если ты не по зубам врагу, он пускает в ход клевету. Немало на свете и таких, которые чернят нас из обычной глупости. Ибо судят о других по собственному нраву: как бы сами себя повели, если б с ними такое случилось. У этих нет идеалов. В их слабых умах не укладывается, как может человек принести своим идеалам что-нибудь в жертву, тем более — самое для него дорогое. Если сказать им, что я восстал, дабы отвоевать вольность моей земли, к коей мой народ стремится уже две сотни лет, они еще могли бы тому поверить. Скажи я, однако, что поднялся на защиту идеалов, стоящих превыше любых границ между государствами, ради утверждения среди людей божественной гармонии и счастья, они объявили бы меня безумцем и прокляли бы. Ибо такое в их пустых головах не может уместиться вовек.
С лица прусского секретаря исчезли все виды улыбки, которыми он успел в тот день щегольнуть. Секретарь побарабанил тонкими пальцами по виску. Он, видимо, не ожидал такого объяснения и несколько запутался в мыслях.
— Ваше высочество владело дворцами и землями, имуществом и золотом, — сказал он. — Вы утратили их как в Молдавии, так и в Турции. Следует ли понимать, что ваше высочество легко отказалось бы и от тех богатств, коими владеет в России, если этого потребовали бы его идеалы?