У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

Из Турции Толстой вернулся уже довольно давно. Запутанные петербургские обстоятельства долго не позволяли ему повидать старого друга. Царь назначил его сенатором и нагрузил множеством сложных поручений, как случалось с каждым, кому Петр Алексеевич доверял. Ныне, прибыв с такими делами в Москву, старый знакомый Кантемира по Стамбулу поспешил к молдавскому князю — свидеться и приветствовать его.

Толстой с улыбкой вручил Кантемиру подарки — резную турецкую трубку, шахматную доску с фигурками из слоновой кости и стопку книг, которые, по его мнению, могли пригодиться просвещенному другу.

Поужинали вдвоем, с удовольствием вспоминая давние тайные прогулки по

темным переулкам Константинополя, знакомых султанских сановников и удивительные турецкие празднества, красоты Босфора. Выпили в тишине кофе. Затем занялись табаком: Кантемир — попыхивая трубкой. Толстой — нюхая крепкий табак из драгоценной табакерки. Будучи оба страстными любителями шахмат, поломали головы над целым рядом упорных партий, обмениваясь в то же время новостями, порой же пускаясь по ритмическим волнам стихотворных отрывков, приходивших негаданно на память.

Из различных дипломатических источников к тому времени стало ясно, что назревает новое столкновение между Турцией и Австрией. Император Франц-Иосиф Габсбургский, известный также под именем Карла VI, пытается расширить завоевания своей державы в Сербии, Валахии и Боснии, потеснив мусульман. Заключены секретные соглашения с Венецией. Новости порадовали Кантемира. Ведь если схватка между австрияками и турками начнется, вмешается Россия. В этом случае можно надеяться на окончательное изгнание угнетателей из Молдавии.

Кантемир передвинул ферзя на левую сторону доски, потом толкнул вперед коня и объявил:

— Вам мат, господин Толстой!

— Браво! — воскликнул Петр Андреевич, влезая носом в табакерку. — Браво, дружище! И если ваше высочество благоволит приказать подать еще кофию, обещаю вам, наперекор преклонности моих лет, отыграться в следующей партии.

На ночь Толстой остался во дворце Кантемира. На следующий день вместе отправились навещать московских знакомых. Нанесли визит Федору Поликарповичу Орлову, составившему славяно-греко-латинский алфавит, известному ученому, собиравшемуся написать полную историю государства Российского; побывали у Саввы Владиславовича Рагузинского, писателя и переводчика; заехали к Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, заведовавшему типографией.

Вместе с последним поехали в книгопечатню, помещавшуюся в большом здании из красного кирпича, запущенном, с потрескавшимися стенами; как Мусин-Пушкин, так и рабочие-типографы подивились тому, как хорошо известны молдавскому принцу секреты печатных станков, составления слов и целых страниц из литых металлических букв. Гость оказался к тому же придирчивым. Вертясь вокруг станков, заметил, что одной только кассы с ящичками мало, нужно по две. На буквах нет необходимой метки, по которой их легче различить; каждую приходится поднимать и вертеть между пальцами, дабы распознать, и набор происходит поэтому медленно, неспоро.

Кантемир пожелал также взглянуть на голландских типографов, приглашенных в Москву царем. Князю поклонились трое длинноволосых — наборщик Индрик Силбах, переплетчик Яхани Фоскул и мастер буквенного литья Антон Демей. Все они прекрасно знали свое дело и дали любознательному посетителю самые подробные объяснения. Особенно же похвалялись тем, что управляются и с новым русским шрифтом, и с латинским и греческим, и с любым, какой встретится. Хватило бы у них здоровья, а у заказчика — денег.

Из типографии Кантемир с Толстым направились к полотняной фабрике голландца Ивана Тамсена. Ее владелец, дородный мужчина в желтом фраке и синем плаще, встретил их перед железными воротами с таким почтительным и покорным видом, что, казалось, был готов встать на четвереньки, дабы высокие

гости, выходя из кареты, ступили вначале на его спину. У хозяина было широкое, добродушное бабье лицо, непрестанно улыбающееся, словно маска. Собеседника он выслушивал с подчеркнутым удовольствием старого кулинара, которому сообщают хороший рецепт, подчеркивая свое удовлетворение смехом, исторгавшимся из самой глубины тела и звучавшим примерно так:

— Ыхы-хии-ииий!

Услышав впервые эти звуки, царь Петр, как рассказывали, с удивлением посмотрел вокруг и хотел было плюнуть. Но тут же понял, что это следствие недолеченного недуга, и прыснул сам со смеху. Царь подумал тогда, Что господь бог не всегда соблюдает меру, наделяя рабов своих земных таким количеством невообразимейших уродств. Царь одобрил смелые и в то же время расчетливые проекты и подписал указ о создании при его участии российской компании для управления фабрикой европейского образца. Тамсену только это и требовалось: он не замедлил уверить царя, что московские полотна вскорости превзойдут по качеству лучшие, какие выделываются где-либо в мире. Петр еще раз подивился странному смеху иноземца и приказал ему оставить до дела похвальбу.

Иван Тамсен хорошо прижился на московской земле. Его планы только начали осуществляться, но слух о новой фабрике распространился уже далеко.

На широком дворе сновало немало простолюдинов. Сгружали с телег вязки вымоченного льна. Трепали его на мельницах и трепалках. Скручивали связками. Увозили костру в тачках. Подзадоривали друг друга. Перебранивались.

В большом каменном здании фабрики, в низких комнатах выполнялись дальнейшие операции: пряли нитки, ткали полотно, очищали его от ворса, красили, сушили, гладили, складывали ткани. Глотая воздух с запахами пота и краски, Кантемир и Толстой неспешно продвигались по цехам рядом с улыбчивым Тамсеном, между рядами ткацких станков, называвшихся стативами. Станки выстроились вдоль стен и мало чем отличались от тех, которые стояли тогда в домах молдавских крестьян.

— Каков же ваш годовой доход, господин Тамсен? — поинтересовался Кантемир.

— Ыхы-хи-хииии! Прибыток негоцианта, ваше высочество, капризен и не каждому дается в руки...

— Какой же требуется воск, чтобы он пристал?

— Разум, ваше высочество, разум.

— Добро. А еще?

— К разуму прибавится и прочее, что нужно. Был у меня как-то разговор с его величеством. Его величество тогда сказал: «Дворяне наши ленивы, аки скоты!» А я осмелился поправить в меру разума: «Не ленивы, а в рассуждении узки. Ибо, будь они лишь ленивы, не было бы у них пристрастия ни к свининке, ни к звону добрых талеров в кошельках». Нынче же потщусь доказать, что разум в каждом деле — превыше всего. Пусть призовет меня через год-два его величество и прикажет продать ему для войска тысячу аршин полотна. И продам тысячу. Прикажет поставить миллион — получит миллион, и даже два.

Петр Толстой повернул к голландцу сивые рожки усов:

— Говорил охотник жене: «Ставь горшок на огонь — иду добывать зайца!»

— Не в обиду вашей светлости, напомню: есть на свете люди, способные с полным правом такое сказать. Заяц — в известном месте, пуля — в стволе ружья, глаз мой зорок, рука не дрогнет... Ыхы хи-хииииий!

— Как же все-таки насчет заячьей похлебки? — оборвал его странный смех Кантемир.

— Так, так, ваше высочество, прошу покорно подсчитывать вместе со мной. Лен, конопля да хлопок — почти то же, что трава в степи, дорого не стоят. Рабочим платить не надо, набраны из осужденных на каторгу или тюрьму. Есть и по вольному найму, но таких немного.