У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
Московское дворянство такому образу жизни немало дивилось. Особенно удивляло всех, что молдавский принц не участвует в пирах, не посещает балы и веселые прогулки. Князья и прочая знать исподлобья глядели на странные занятия Кантемира, в простоте душевной считая, что если приезжий не занимается алхимией или колдовством, значит, он наверняка тронулся разумом. Чтение книг и марание бумаги в глазах почтенной московской знати никоим образом не являлись делом геройства или хотя бы достойным мало-мальского труда. Только старый друг Иоганн Воккеродт, типографы Иван Мусин-Пушкин и Федор Поликарпов и писатель Савва Рагузинский, наведывавшиеся к князю, успевали тут и там шепнуть, что молдавский принц никем не превзойден в научных и литературных стараниях, и вовсе не исключено, что вскорости
Грамматика Гавриила, беспристрастного и мудрого, поведение его господина не тревожило. Все, что вызывало злость у ищущих пользы для своей никчемной плоти, для него было самопожертвованием, достойным поклонения и хвалы. Антиох же Химоний и дед Трандафир Дору, болтая вечерами в лучах свечного огарка, приходили к мнению, что их государь не замкнулся бы в тайнах собственной души, не будь он вдовцом. Лучшим лекарством от такой болезни и должен был стать цветок, отысканный дедом, то есть Елена, дочка Пантелея Мирова. Только его высочество ее словно и не замечает. Будто и не мужчина он, как все мужи, будто и нет в груди князя христианского сердца и души. Чего только не испробовали, чтобы наставить его незаметно на путь! Поставили Елену подметать и мыть полы, потом на кухню — в помощь повару Бобу Хырзобу при готовке и подаче блюд в столовую, наконец, — к спальне его высочества, — стелить и менять постель. Его высочество не замечал девчонку, и все тут.
Как-то утром, направляясь в кабинет, Кантемир увидел возле двери Елену, завернувшуюся в черную накидку, сотрясаемую горькими рыданиями.
— Что с тобой? Что случилось?
Девушка не сразу заговорила.
— Тебя обидели? Ударили?
— Нынешней ночью, — вымолвила она наконец, — прискакал двоюродный брат на коне из Черной Грязи. Рассказал, что матушка легла на лавку, поглядела на иконку с лампадкой и приготовилась отдать душу от старой хвори в груди. Только батюшка упросил ее погодить. Вскочил на коня и постучался к здешнему московскому лекарю. Лекарь выслушал батюшку, зевнул со сна и сказал, что снадобья из аптеки не справятся с матушкиной болезнью. Батюшка протянул ему кошелек, но лекарь бросил ему деньги назад и закричал, что некогда ему в бабки с ним забавляться. Тогда батюшка поскакал к священнику...
Кантемир улыбнулся.
— Тебе потребуются деньги...
Князь вынул из кошелька полную пригоршню золотых монет и положил ее в ладони девушки.
Белый лист бумаги, на котором чернели четыре свежие строчки, заслонил собою образ юной Елены...
Кантемир с воодушевлением работал то над «Историей возвышения и упадка Оттоманской империи», то над «Описанием Молдавии», в зависимости от нашествия мыслей. Время требовало обеих книг. В них следовало вложить политические, философские и научные идеи, способные разрушить господствовавшие до тех пор представления как о Турции и Молдавии, так и о всеобщих законах мирового развития. За многие столетия угнездившееся в мире зло стало огромной силой. Но эта сила должна быть сокрушена другой, еще более могущественной, рожденной его трудом. Воодушевляемый такой мечтой, князь проработал без отдыха до самого вечера, когда его оторвали от бумаги кряхтение и сдавленные вздохи грамматика Гавриила.
Князь воткнул гусиное перо в особую подставку и подошел к старому книжнику, обходя по пути столики и кресла и потирая затекшие руки.
— Тебя мучают почки, учитель, — сказал Кантемир. — А с ними шутки плохи. Слушался бы предписаний Скендо — давно избавился бы от этой напасти.
Грамматик, держась за бока, не сдавался.
— Все — от бога, государь. Так что Скендо пускай не хвалится. Все снадобья на свете — обман для легковерных.
— А по-моему, учитель, не господь здесь виновен. Не трогай бога на его вечном престоле. Эту хворь ты заработал сам. Либо вредной пользовался пищей, либо бока застудил, без меховой куртки отправлялся в дорогу верхом среди зимы, либо еще чего с собой натворил. Только Скендо с его отварами и может тебе
— И лекари с отварами — от бога, государь, — вздохнул грамматик, отправляясь в свою камору.
Жалобы старика разбередили князю душу, напомнив о нерешенных за целую жизнь задачах, о жестокой действительности, о мраке неизвестности, в котором скрывалось будущее. Кантемир прошелся по комнате, оглядывая теснившиеся на полках рукописи и книги, портреты султанов Оттоманской империи, картину, представлявшую его собственное отбытие из Ясс, в особой подставке — отточенные перья. И снова нахлынули сомнения, и опять он почувствовал себя одиноким в целом свете, покинутым всеми, забытым и слабым. Слуги сгибались перед ним низко и звали государем... Бояре тоже кланялись, называя государем... собственные дети — и те говорили ему «государь»... Все боятся его, считая еще могущественным, господином над ними и Землею Молдавской... И российские сановники и князья склоняются перед ним, почитая могущественным и высокоученым. Но вправду ли наделен он могуществом? Воистину ли высока его ученость? Годы идут, а скипетр его страны остается в чужой руке. Время течет своим чередом, а книги его не дописаны. Но если он и окончит их, будет ли от них польза? Не пройдут ли люди мимо, не выбросят ли их вместе с мусором? К чему в таком случае все старания его, и мысли, и надежды?
Шагая в смятении души по комнате, Кантемир увидел перед собою вдруг образ служанки Елены. Сверкнули синие лучистые очи. И сомнения князя непонятным образом развеялись и исчезли. И грудь наполнилась не чаянной более гармонией и верой.
Недавно, задолго до обеда, Кантемир, оторвавшись от работы, подозвал к себе грамматика Гавриила и задал ему неожиданный вопрос:
— Скажи-ка мне, возлюбленный учитель, говорится ли где-нибудь в истории о любви между господином и его рабой?
Удивленный грамматик хотел уйти от прямого ответа:
— Разве ты, государь, не встречал в книгах множество таких примеров?
— Встречал, конечно. Но теперь хочу знать, как сам ты судишь о подобных случаях.
— Государь! Если в сердце взошел венусов росток, плоды от него могут быть самыми нежданными.
— Я слушаю, мой друг. Да не пытайся узнать, к чему мне те примеры. Об этом узнаешь позже.
— Таким примером может быть любовь пресветлого царя российского к царице Екатерине, поднятой им из праха крепости, которую его войско взяло на меч. Это не вызвало удивления и было одобрено всем народом.
— Хорошо, учитель. А еще?
— Другой пример — любовь Перикла, афинского стратега, к Аспазии, о чем сообщает Плутарх.
— Аспазия не была рабыней Перикла...
— Все равно, государь, их история была необычной. Законы Афин не дозволяли мужам вступать в брак с женщинами из других городов. Сам стратег Перикл в свое время повелел афинянам считать незаконными детей, родившихся от таких браков. Но потом, встретив Аспазию, оценив ее таланты в красноречии, в поэзии и философии, поддавшись ее очарованию, Перикл нарушил собственные заветы. Он оставил законную супругу и двоих сыновей, Ксантиппа и Фарала, и женился на Аспазии, происходившей из Милета... И даже дозволял ей вступать в философские споры наряду с мужами, что разгневало в конце концов афинян, — добавил грамматик Гавриил и поднял глаза.
Но воеводы уже не было рядом.
В тот день, веселый, каким его давно не видели, Кантемир появился во дворе и обменялся шутливыми замечаниями с дедом Трандафиром Дору. Самолично напоил драгоценного белого жеребца, на коем ему было суждено с победой въехать в молдавскую столицу, сел в седло и прогулялся верхом по московским улицам. После обеда князь играл на клавикорде и бубне...
Камерарий Антиох Химоний и дед Трандафир Дору потихоньку усмехались в усы.
С тех пор таинственные, чарующие огоньки глаз Елены неустанно преследовали Кантемира. Во время обеда, когда девушка подавала на стол, он бросил на нее украдкой один лишь взгляд — княжны и княжичи сидели рядом. Господину полагалось только бранить своих рабов и приказывать им. Но вечером, приоткрыв для этого дверь кабинета, он дождался момента, когда Елена, неся стопку белья, прошла в его спальню. Князь вошел следом.