У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

Восход пришествовал в златотканом платье, с приветливым величием и ласковым теплом. Над погребом, где квартировал теперь капитан царского флота, залаяли свирепые псы. Злые голоса растревожили воробьев, гнездившихся под навесами мельницы, и поднялась несусветная трескотня и гомон.

Вскоре снаружи показался крестьянин в лохматой шапке. Взобрался по лестничке на скрипучую галерейку, опоясывавшую ветряк, повозился с заржавелым замком, вошел внутрь. Мужик не спешил: работы в ту пору, видимо, не было. В безветрие, как известно, мельники — первые бездельники. Мужик вышел обратно, подошел к почерневшим деревянным перилам и обвел окрестности взором своих сорочьих глаз. Но не открывавшиеся вокруг виды интересовали наблюдателя. Мельник ждал гостей, которые вскоре начали появляться. Подъезжая к мельнице, люди спрашивали человека, стоявшего

у перил:

— Где дед Василий?

— Сейчас будет, не тревожьтесь, — отвечал спрошенный. — Ополоснет только лик — и тотчас же появится.

Площадка заполнялась волнующей толпой. Взрослые мужики и совсем еще зеленые юнцы с гомоном валили со всех сторон, неся топоры и вилы, поднимая над головами цепи или похваляясь добытыми бог весть как пистолями. Георгицэ, следя за ними в щелку, вскоре убедился, что люди собрались вовсе не на мельницу. Это был мятеж.

— Едет, едет! — крикнул кто-то, и взоры собравшихся повернулись влево. Но тот, кого все ждали, не сразу направился к ним. Сойдя с коня возле дверей в погреб, он приказал представить ему сперва ночного путника. Расторопный молодец отодвинул засов; перед капитаном Георгицэ, расставив ноги, возвышался рослый мужик в казачьей шапке, с длинными опущенными усами. На нем был овчинный кожух, перетянутый широким кожаным поясом. Одной рукой мужик поигрывал плетью, второй опирался о рукоять сабли. Рядом с саблей, в особой кобуре, висел пистолет с загнутой рукояткой.

— Кто таков, ворон? — спросил он насмешливым громким голосом.

Георгицэ назвал себя.

— Ага! — кивнул мужик с важностью. — Теперь ты у нас в руках. Так что отдохни маленько, торопиться тебе некуда. Эй, вы! — зычно добавил он. — Приставить к нему стражу!

Дверь с сухим скрипом затворилась. Возле нее встал сторож с пищалью.

Мужик в овчинном кожухе важно прошествовал сквозь толпу. Поднялся на круговую галерейку ветряка, сорвал с головы шапку, поклонился на три стороны народу. Толпа отозвалась гулом и тут же смолкла, ожидая его слова.

— Люди добрые, православные! — громко молвил предводитель, подняв вверх руку, в которой держал шапку, — низко кланяюсь вам! Проведав позавчера, что просветил вас Христос, так что спалили вы дотла усадьбу боярина вашего, Андрея Фадеева, да и мироеда прогнали прочь, возрадовалось сердце мое и привело меня к вам в сельцо. Прискакал я вчера на двор к честному хозяину, коего вы дедом Василием кличете и о коем давно ведаю, что человек он мудрый и хозяин рачительный. Повидал и других православных сельчан, достойных веры, от коих узнал о ваших делах. И теперь привез вам братское слово от других деревень и сел, поднявшихся на господ, чем вам уже наверно ведомо. Я тем людям нынче атаман, и есть нас доброе войско при воинском строе и с пушками. Прослышав о том, что вы содеяли, встревожился я также немало, ибо животы и ныне в опасности, не завтра-послезавтра прибудут царевы солдаты с бедой. Потому спрашиваю вас и прошу прямого ответа: пойдете ли вы рядом с иными подневольными людьми земли русской на бой со злыми кровососами или будете ждать смерти, бесславной и неотмщенной? Примете ли меня, с вами ныне говорящего за атамана?

Над толпой пронеслась волна неясного гомона и горестных вздохов. Наконец раздался резкий голос:

— А сам ты кто будешь, мил человек?

Говоривший гордо усмехнулся.

— Православные, братья! Я есть Яков Дуб. Слышали ли когда об имени моем аль нет?!

Из поднявшегося гама выделились короткие ответы:

— Слыхали!

— Знатным вороном прослыл!

— Так я ж, возлюбленные братья, донской казак и берусь шутя раскидать двадцатерых ваших молодцев. У кого есть желание, пускай подходит, испытывает Яшку! И верю еще, братья, материнскому слову, для меня святому вовек. Когда уходил я, как было мне на роду написано, из отцова дома, чтобы в мир отправляться, матушка вложила в сердце мне завет: «Никогда не забывай, сынок, что отцом твоим был неустрашимый Кондратий Федорович Булавин!» Поклонился я матушке в ноги и дал клятву, что не забуду. Кто же вороном меня назвал, пускай сотворит святой крест и попросит прощения, ибо согрешил. Я и товарищи мои храбрые загораживали дороги одним боярам да торговым людям, чье дело — народ православный обманывать и казну державы разворовывать. А деньги, и прочее, что брали ценное, всегда обиженным раздавали, дабы от голодной смерти их спасти. Иное же, того же дела ради, в особых

тайниках до времени прятали.

Из-под встрепанной шапки из собачьего меха долетел злокозненный вопрос:

— А кто за тебя нам поручится, Яков Дуб? По христианскому закону Кондрашкин-то сынок Яковом Булавиным зваться должен!

— И то верно, братья! Только вот бедная моя матушка и непревзойденный храбрец, мой батюшка, не смогли во святой церкви повенчаться, ибо время было тогда смутное. Поэтому и имя мое ныне — Яков Дуб, по прозвищу матушкиному. А поручится за меня святой и вечный всевидящий господь наш Иисус Христос. О чем и творю крестное знамение.

К лесенке ветряка приблизился крестьянин, которого сельчане звали дедом Василием. Поднялся на одну ступеньку, чтобы все его видели, и сказал:

— Верим тебе, атаман Яков. Господь да наставит тебя в помыслах и да поможет в делах. Повелевай нами!

— Спасибо, добрые люди! — выпятил грудь казак. — Так вот вам мой первый приказ. Пусть каждый из вас, кто истинный мужик, готовит торбу с харчом и садится не мешкая на коня. У кого есть свой конь, пускай седлает своего. У кого нет — пусть возьмет себе из барской конюшни. Кому не хватит лошадей — идите в наше войско пешие, в пехоту. Оружие пусть каждый возьмет, какое есть. Прочие получат у нас сабли, пистоли и ружья. Будем ждать, пока не прибудут все. Простоим неделю, может, две, может, и три, ибо многие идут к нам издалека. Когда соберем пятьдесят-шестьдесят тысяч войска, ударим на Москву, будем брать Кремль. Немало бояр именитых, немало архиереев прислали мне слово, что встретят нас с любовью и окажут помощь.

— Диво дивное! — покачали головами в толпе. — Чего ради станут они нас встречать? Чего ради помогать?

— А вот чего, — пояснил Яков Дуб. — Того ради, что все беды наши, и бедность наша, и недород во садах, и засуха в пашнях, и детский мор, и бесплодие жен, и рост поборов и тягот — все это верные знаки господня гнева супротив антихриста Петра, безумного царя. Не удивляйтесь же, братья во Христе, и не хмурьтесь! Ибо в сердце царя Петра вселился сам нечистый. Потому вседержитель наш Христос и пожелал послать божьих ангелов, дабы просветлили разум святых иереев. И ангелы поведали им во сне, что единой надеждой и спасением Иисусова племени остался ныне единокровный сын царя Алексей Петрович, в коем все обретем правителя справедливого, избавителя нашего от страданий и зла. Их высокие преосвященства святые отцы наши благословляют нас на дело и возносят истово мольбы господу за нашу победу над ворогом. Бояре да воеводы готовят все, что надобно для победы народного войска. Давайте же крикнем вместе: многая лета царю Алексею Петровичу!

Толпа колебалась, безмолвствуя. Только редкие голоса подхватили: Многая лета!..»

Белобородый старец, потрясая над головой клюкою, попросил:

— Дайте и мне слово сказать, люди!

— Говори!

Старик поднялся, в свою очередь, на ступеньку ветряковой лестницы, схватился для опоры за перила и продолжал:

— Православные! Мы, старые люди, на многих пожарах уже ожглись, великих и малых. Так что послушайте слово зрелости и не скальте зубы. Похвальба да гордыня никогда еще не сулили человеку добра, ибо до времени живут. И кто восстает во злобе супротив власти, тот гневит господа. Люди добрые! Не слушайте этого вора-казака! Чей бы он ни был сын, Кондратия Булавина или нет, бог с ним! Только пускай не вводит нас в грех. Мы не против царской власти. Было у нас, что было с Фадеевым, — и все тут. Пошлем ходоков ко пресветлому царю нашему поведать, что было и как, и светлый царь простит нас!

Поднялся невообразимый шум. Толпа распалась на части, яростно — спорившие между собой. Яков Дуб со своей верхотуры старался перекричать сцепившихся, но голос его безнадежно тонул в общем гаме.

3

Внезапно с правой стороны пустоши послышался устрашающий вопль.

— На помощь! Люди добрые! Спасите!

Толпа быстро расступилась, открывая проход невысокому мужику со спутанными волосами, удиравшему от кого-то, да так, что штаны трещали. За ним гналась потная, здоровенная баба, размахивая тяжелым батогом. Перед погребом, из которого за событиями следил Георгицэ Думбравэ, низенький мужичок споткнулся и упал. Баба мгновенно догнала беглеца и, тяжело дыша, придавила его ногой. Переводя из самой глубины дух, она обратилась к общине: