У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

Кантемир застонал. За дверью проснулся Иоанн Хрисавиди. Слуга вывернулся из-под кожуха, и мгновение спустя в спальне заиграли лучи его неизменного огарка. Рядом с Хрисавиди появился врач Михаил Скендо со своими лекарствами.

— Изволил звать, государь?

Видя, что он не спит, не стали ждать ответа. Иоанн зажег свечи в канделябре и вышел. Скендо опустился на стул рядом с ложем своего господина.

— Не тревожься, государь, — сказал он. — Мои снадобья смывают любую печаль и хворь. Ведь в них — искусство древних алхимиков

и католических ученых.

— Насчет алхимиков можно еще поверить, друг мой, — заметил Кантемир, страдальчески морщась. — Но что могли католики?

— Им принадлежат требуемые слова, государь. Целительные для духа.

— Может быть, и это мне нелишне, — вздохнул Кантемир. — Пока же я себе уяснил: пьянство полезно для спеси, но вредно для тела. Словно я — гора Этна в Сицилии, что загорается изнутри и пылает.

— С человеком такое бывает и без вина, — заметил Скендо. — То внутреннее пламя, рождающееся в наших сердцах, сильнее недугов и похмелий, и только оно порой приносит счастье, да ненадолго.

— Готов поверить тебе, дорогой целитель. Но избавь сперва от жжения, терзающего меня словно тысячами булавок.

— Успокойся, государь. Сейчас у твоего изголовья встанет прекрасная богиня Помона, и ты избавишься от колик, тошноты и всего прочего.

Продолжая говорить, Михаил Скендо ощупывал руки князя и проверил пульс. Вонзил кончик скальпеля в нужное место сосуда, нацедил мисочку крови. Смазал рану пахучей желтой мазью, перевязал бинтом и посоветовал уснуть. Затем, задув свечи, врач удалился.

На заре Скендо появился опять. Теперь его сопровождал Боб Хырзоб — искуснейший княжий кухарь. Повар и сам не ведал, что значили два слова, на которые он привык откликаться, было ли то имя, данное ему при крещении, или случайное прозвище. На серебряном подносе перед князем появилась чашка молока и кусок калача. Полчаса спустя, придя снова, врач и повар заставили своего господина проглотить тарелку куриного бульона и выпить чарку вина.

Придя в себя, князь потребовал трубку. Слуги улыбнулись и продолжали заниматься своими делами.

К вечеру Кантемир окончательно освободился от тошноты, почувствовал снова крепость в теле и ясность в мыслях. Князь решил повидать детей. Княжата шумной ватагой окружили отца, громко требуя, чтобы он подольше оставался в тот день с ними, рассказывая сказки, ибо все они в те дни вели себя примерно. Держа, как обычно, Антиоха на коленях, Кантемир рассказал им о том, что приключилось с неким Мехмедом, который дерзнул предстать перед халифом и взяться за тридцать лет научить осла говорить...

Княжны и княжичи смеялись, сверкая белыми зубками. Но веселье скоро угасло. Повесть о хитром крестьянине и глупом халифе разворошила в душе князя еще не остывшее пепелище. Кантемир внезапно помрачнел и ушел к себе.

Князь сурово взглянул на неоконченную страницу «Описания Молдавии». Пожурил себя за долгое небрежение своим трудом и поклялся

более не лениться. Будет впредь избегать людей, дабы не отвлекали от дела. Покончит с пирами и гулянками. Честь и слава ученого — в его работе. Только ею ему дано вознестись над всеми временами и тираниями.

Перо остановилось на словах: «По этой причине среди бояр самого высокого чина встречаются часто люди, исполненные гордыни, надменные и своевольные, которые не только в государственных делах разобраться не способны, но и добрых нравов лишены и не приучены к честной жизни, у коих не сыскать ничего достойного похвалы, кроме того, что есть хорошего у одного или другого, дарованного естеством, но чему не способствовали никаким учением извне...»

Что последует за этим? Покамест — бог весть. Пройдет без пользы и день или даже два, пока не сумеет возвратиться всем существом в интимный и привычный бескрайний и счастливый мир, где вновь прольются для него чеканными латинскими фразами благословенные потоки суждений и раздумий.

Глава V

1

— Человек подобен дереву: где посадишь, там и растет, — высунулся с философской мыслью мастер Маня, тоже носивший морскую форму и страшно тем гордившийся. — Поливаешь его водой, обрезаешь сухие веточки, и он плодоносит. Потоскует — и привыкнет, себе же на пользу.

Капитан Георгицэ, утомленный дорожной тряской, лениво зевнул:

— Человек — не дерево, старина. Дерево пускает корни в земные недра и родит плоды, назначенные ему богом. Человек же, привыкнув к новому месту, никогда не забывает о родных краях. Возьми хоть меня. Приблизил меня к себе его величество. Дай бог такое всякому, на счастье мне жаловаться — великий грех. В Земле нашей Молдавской ни чести такой бы мне никогда не видеть, ни достатка. Но вот ложусь я порой с хозяюшкой почивать, а во сне вижу Лэпушну-городок, и сады наши да виноградники, и хлебные нивы, и ивушки над речными долинами, и прутскую волну...

— То от скорбей, ваше благородие. Покамест не сведался ты с тою пулей — не знал и такой печали.

Возница со значением взглянул на них через плечо, но ничего не сказал. Это был мрачный с виду, кряжистый мужик, старый солдат царской службы. Словом своим старый воин дорожил и потому ронял его лишь по большим праздникам, объясняясь с людьми и лошадьми все больше гримасами да туманными междометиями.

Возок тащился по открытому шляху в весенний погожий день. Окрестности заливал мягкий свет, птицы усердно чистили перышки под ветвями и оглашали воздух смелым щебетом. Свежий ветер гулял с открытой грудью, возвещая землям новое возрождение. То тут, то там выскакивали и пускались наутек зайчишка или лиса.