У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
Почувствовав, как со спины на нее наваливается какое-то чудовище, Елена коротко простонала и свалилась в темный угол, словно в яму. В шею ее вцепились острые коготки. В уши полился злобный шепот:
— Задушу... Мачехою захотела для нас стать?.. Задушу, чтобы нас не бесчестила...
Елена с трудом выдохнула:
— Не дави, боярышня, мне больно...
Глава IV
Антиох Химоний нашел своего господина в его кабинете, сидевшим нос к носу с грамматиком Гавриилом. И согнулся пополам, терпеливо ожидая, когда его заметят
— Нашли? — издалека молвил Кантемир, поднявшись из кресла.
— Старались, государь. Причины, по которым Иляна [90] сбежала со двора, еще не выяснены. Но следы ее нащупали. Она подалась вначале к родителям, в Черную Грязь. Сказала им, что соскучилась. В тот же вечер к Мировым заявились двое сватов, Иван Митрофанов и Борис Обидин. Стали сватать ее за Игната, сына Терентия Шильникова, сулили ей всяческие богатства и блага. Девица им отказала, сказав, что никогда за такого урода не пойдет. Старики осерчали и вернулись к парню с пустыми руками. И вот тут, государь, начинается неизвестность.
90
Елена (молд.).
— Отец ее бил?
— То неведомо, государь. В тот вечер, когда сваты разгневались, Пантелей проводил их до ворот, стараясь задобрить. Возвратясь в избу, он ее уже не нашел. Закричал на жену, но та лежала без чувств. Стал искать по каморам, в сараях, под заборами. Не нашел. Подумал, что спряталась у соседей, устрашась отцовской палки. Наутро и весь следующий день ждал, не подаст ли о себе весть. Только зря.
— Не увел ли ее Игнат силой?
— Мы поспешили тотчас и к нему. Приставил я к его горлу кинжал и дал совет не звать смерть кумой в молодые-то годы. Он заплакал и поклялся на кресте, что не ведает ни о чем ни слухом ни духом. Потом мы перевернули вверх дном одну за другой избы, сараи, конюшни, погреба, птичники... Нигде — ничего. И есть еще, государь, известие...
— Постой! — оборвал его Кантемир. — Послал ли ты толковых слуг обыскать прочие тайные места? Нет?.. Пощупай-ка, крепко ли держится на шее башка?
— Как ее прилепил господь, государь...
— Господь прилепил — не отлепил бы тебе ее я! Назначишь двадцать пять, нет, тридцать ратников — пусть ищут ее днем и ночью, на земле и в небесах, где хотят. Если жива, доставить ее ко мне, немедля. Если мертва, доложить; кто убил и за что?
Химоний убрался в страхе. Вскорости, однако, вернулся. Хотя Кантемир по-прежнему мерил шагами комнату, как разъяренный лев, Иоанн не стал медлить.
— Помилуй, государь! Наши слуги отправились по твоему приказу. Будут обыскивать вершок за вершком города и села, поля и леса. Не пропустят ни избушки, ни дупла. Теперь выслушай, государь, другую злую весть. Промеж молдавскими боярами душегубство случилось.
Кантемир вперил в него страшный взор. Молдавские бояре, последовавшие за ним в Россию после Станилештской баталии, находились по-прежнему под его властью и судом. Так решил, по его просьбе, царь Петр. Из этого следовало, что он несет ответственность за дела своих бояр и обязан требовать с них ответа.
— Говори, камерарий.
— Шесть дней назад, государь, собрались наши бояре, молодые и старые, на пир к Карпу-сулджеру [91] , в село Балаклейку. Все были друзьями и многие — родичами, съехались с родичами и детьми. Был накрыт богатый стол, поставлены вина. Причастившись как следует чарками, начали вспоминать обиды. Мало-помалу дошло и до свары. Черт далее путал, выкатились все во двор подышать и освежиться. Поглядели на Млечный путь, полюбовались луной, еще недавно полной, а теперь — слегка на ущербе, ибо какой-то дьявол откусил от нее самый краешек. Только вино продолжало делать свое дело, так что вскоре вернулись к ссорам. Начались опять придирки и задирки: кто к чему мог, к тому и цеплялся. Наконец взялись и за сабли. Начали друг друга рубить да калечить. У многих
91
Виночерпий (молд.), придворная должность.
— Кто виновники?
— Трудно сказать, государь. Были там и Чута-капитан и Кырцану-комис, и полковник Ион Миреску, и капитан Тоадер Миреску, и Ион Бухуш, а все они — народ драчливый. Одни рассказывают о том, как размахивал палашом, словно палкой, Тоадер Миреску-капитан. Другие — что обе те души на совести Кырцану-комиса. По-моему же, государь, на всех них грех и лежит.
— Это мы узнаем, камерарий. Прикажи всех ко мне, да живо.
— Сами уже явились, твое высочество. Два часа как ждут на дороге, в каретах и возах, когда изволишь призвать. Прибыли-де за правым твоим судом, ибо некому более миловать их и казнить.
— Веди всех в большую залу. Да прикажи капитану Брахэ поднять на ноги драбантов.
В большой зале Дмитрий Кантемир занял место на высоком кресле, около окна, словно на престоле. Бояре по очереди склонились перед ним, целуя руку. Когда шорох шагов и шепот стихли, появились драбанты капитана Брахэ; положив руки на рукоятки сабель, они встали по бокам бояр. Сам Брахэ закрыл широкой спиной крашеную дверь, с решимостью ее подпирая. Все это значило, что предстоящий здесь государев суд будет не менее суров, чем в Молдавии, в ее столице. О том же должен был свидетельствовать тяжелый медный канделябр-пятисвечник, поставленный Иоанном Хрисавиди на столик рядом с креслом- господаря. Бояре вздохнули и препоручили себя всевышнему, изредка косясь на окружившую их стражу.
Дмитрий Кантемир, в княжеском кафтане и гуджумане, помедлил, разглядывая покаянно склоненные головы. Наконец вперил взор в полковника Иона Миреску, слывшего храбрым воином и добропорядочным боярином.
— Прошу твою милость, пан полковник, — сказал господарь, — поведать мне о случившемся, слово в слово, дабы мог я в деле вашем разобраться и над вашею виной поразмыслить.
Ион Миреску поклонился и молвил, положив ладонь на нечесаную бороду:
— Государь! Следуя к твоему высочеству с самой Украины, без роздыха, решили мы промеж себя ничего от тебя не утаивать и не отрицать. Согрешили мы грехом великим и припадаем к стопам твоего высочества, дабы свершил над нами свой суд, единственно справедливый и достойный. До тех пор, государь, как собрались мы у Карпа-сулджера на пиру, промеж нас бывали и другие нелады, только прежде как вспыхивали, так сразу и гасли. Но тогда, в ночь с субботы на святое воскресенье, не знаю уж какая нас муха укусила. Ибо издавна говорится: не лезь соседу на голову, да не залезет он на твою. Вначале спорили в шутку, как бывает после доброй чарки. Молодые украдкой перемаргивались, словно играли; старики по привычке чесали языки. Потом заговорили о том, что такой-то зарится на добро такого-то. Что такому-то вписали в вотчину больше дворов, а другому — меньше. Паскал-логофет, прости и упокой его душу господь, обронил обидные слова о твоем высочестве. Ежели дозволишь, скажу какие.
— Говори, полковник.
— Говорил логофет, мол, горько кается он, что последовал за тобой, государь, в Россию. Что твое высочество пьяница и тиран, не милуешь людей своих и не преклоняешь слуха к их жалобам. Что покровительствуешь только Гавриилу-грамматику, Антиоху-камерарию и Брахэ-капитану, здесь присутствующим. Что милы-де тебе, государь, только греки с их грамматикой, прочих же ни во что не ставишь, да еще оговариваешь перед царем и его генералами. И призывал еще нас логофет взять в пример гетмана Некулче и перебраться поближе к границам земли нашей, а там попробовать смягчить гнев османа. Тогда я ему сказал, что место ему-де — за решеткой или в петле, а не на логофетстве, и назвал злобным клеветником. В ту же пору поддержал Паскала в речах предерзкий Григорий Хынку. На мою же сторону встами дружно Кырцану-комис и Ион Бухуш. А Хынку тогда поднялся и стал громко петь: