У зла нет власти
Шрифт:
– Она пожелала забыть Оберона!
Алхимик покачал головой:
– Прошу прощения, но Оберона… его величество нельзя запаковать в столь тесную тюрьму. Где моя лупа?
Он потянул на себя ящик стола, и тот выпал, рассыпав по паркету бумаги, фотографии, пуговицы и скрепки. Не обращая ни на что внимания, алхимик выхватил из общей кучи лупу и, сощурив глаз, уставился на монету.
– Это имя, – сказал он вдруг севшим голосом. – Это имя… Да. Одно. Имя короля! – провозгласил писатель, благоговейно глядя на монетку. – Вот что она здесь спрятала. Забвенье
– Как открыть сейф? – быстро спросила я.
Алхимик внимательно поглядел на меня. Потом на Гарольда. Вдруг улыбнулся – как-то очень сладко:
– А это вам, господа маги, виднее. Я ведь всего лишь ученый. Насколько мне известно, отпереть сейф нельзя, взломать тоже, но можно призвать то, что находится внутри, другим магическим способом… Решайте сами!
В караульной башне горел костер – ни одно поленце не успело прогореть за наше отсутствие. Уйма мигнул круглыми желтыми глазами:
– Так вы идете или нет?
– Мы уже вернулись.
Ноги меня не держали. Я села на шкуру бебрика у самого огня. Посох в моих руках опять налился тяжестью и силой, навершие посверкивало. В кулаке была зажата треугольная монета.
– Гарольд, вы в самом деле куда-то ходили?!
– Да, – отозвался он глухо. – Лена, мне надо с тобой поговорить.
Он назвал меня «Лена» – или мне послышалось?!
Узкая крытая галерея вела из башни в замок. Поднявшись по винтовой лестнице, мы прошли, один за другим, по темному коридору и остановились в комнате отдыха стражи. Здесь, как и везде в замке, царил бедлам – но среди хлама на полу, пустых бочонков, щепок, тряпок, почти не осталось ничего пригодного: уходя, новые подданные некроманта вынесли все, что смогли.
Гарольд минуту помолчал. Потом протянул руку у меня над головой:
– Оживи.
Я давно забыла это ощущение. Чужая сила, делаясь моей, хлынула, заполнила, подбросила вверх, заставила спину распрямиться. Разом пропали искры перед глазами, перестали гореть веки, утих звон в ушах. Я чувствовала себя как солнечным утром в воскресенье после длинной, спокойной ночи.
– Ты слишком много отдал, – пробормотала я.
– Я еще силен, – отозвался он сухо. – Расскажи мне о короле.
– Сейчас? Но ведь Саранча… Каждая минута…
– Я должен знать! Я не могу поверить… Я помню, как мы шли по неоткрытым землям, ты была с нами… Помню Ланса. Помню, как он погиб…
Гарольд замолчал, беззвучно шевеля губами. Потом заговорил глухо, очень низким голосом, будто заклинание читая:
– Мы шли. Ядовитый туман, смерчи, лихорадка… А потом налетела она. Королева Тумана. Мы с тобой и с Лансом встали, держа защиту, между нами – все люди… И стояли так трое суток без передышки. Всех сохранили. Но гора, под которой мы стояли, не выдержала. Пошла лавина. На Ланса. Он ее посохом придержал… Пока мы спасали людей… А как только всех вытащили – он упал. Там и остался…
– Гарольд! Меня не было с вами, когда погиб
– Помню, – он стянул с головы черный с серебром платок и вытер вспотевший лоб. – Но нас было трое. Держать такую защиту вдвоем невозможно.
– Так кто же был с вами третий, а?
Гарольд молчал.
– Ты не помнишь?!
– Но ведь никто не помнит, – пробормотал он, оправдываясь. – Никто в Королевстве…
– Некромант. Принц-деспот.
– Проклятье!
Он изо всех сил поддал сапогом треснувший бочонок. Подгнившее дерево разлетелось щепками.
– Это какое-то наваждение, – прорычал Гарольд. – Я привык тебе верить. Я всегда тебе верил. Но почему на твоей стороне столько мерзавцев?! Этот алхимик… Некромант. Принц-деспот. Почему они помнят, по твоим словам, а я – нет?!
Я сжала зубы:
– Ты когда-нибудь был на изнанке мира?
Чтобы сравняться с ним в росте, мне пришлось залезть на стойку для оружия. Мои ладони, все в шрамах после Швеи, соприкоснулись с его кожаными перчатками.
– Все на свете имеет две стороны…
Я не успела закончить формулу, как черты Гарольда дрогнули и поплыли перед глазами. Пропала борода, укоротились волосы, я узнала себя и шагнула вперед; все-таки со Швеей выходить на изнанку приятнее. А так – тошнота подступает, будто с высоты прыгаешь.
Туман перед глазами разошелся.
В комнате стражи, похоже, никаких особенных решений не принимали, судьбы не ломали, даже заметных ошибок не совершали: ниток у стен было мало, петли небольшие и аккуратные. Туман, напомнивший мне неприятное, клубился над самым полом. Зато Гарольд стоял, весь опутанный нитями, будто жертва сумасшедшего паука. Черные, цветные, какие-то белесые, они прошивали его насквозь – руки, лицо, шею, грудь; мне сделалось жутко.
Гарольд молча перебирал спутанные петли. Руки у него все сильнее тряслись.
– Лена. Это какое-то злое колдовство.
– Это изнанка.
– Тогда что со мной?
– Это изнанка… Смотри.
Я сняла с пояса Швею. В игольном ушке красным ручейком струилась нитка Оберона, светилась в тумане, подрагивала и пропадала без вести в опутавшем Гарольда огромном колтуне.
– Ты забыл короля. Даром такое не проходит.
– Это ложь, – сказал он резко. – Наваждение!
Швея в моей руке сильно дернулась. Острие, подскочив, указало Гарольду в лицо – в правый глаз.
– Ты не умеешь владеть мечом, – сказал он глухо.
– Это Швея. Она сама…
Меч в моей руке трясся, почти как отбойный молоток.
– Опусти оружие, – сухо сказал Гарольд.
– Не могу!
– Разожми пальцы.
– Нельзя. Когда Швея шьет…
Я не договорила.
В сказках нередко рассказывается о мечах, имеющих собственную волю и силу. Швея на самом-то деле не была мечом – это я позже поняла. Она была Швеей – иголкой, соединяющей разорванные нити на изнанке. Всякий, кто держал ее за рукоятку, превращался в швейную машинку.