Улыбка гения

Софронов Вячеслав

— Мы свою норму знаем, — сквозь зубы отвечал тот, — не переживайте, ваше степенство, уложимся…

— Да пропади все пропадом, — зло выругался купец, — за что ни возьмусь, одни только упреки и слышу. А мне что, больше всех надо? — И с этими словами он пошел к реке, чтоб помыть разгоряченное лицо и сполоснуть горящие после работы ладони.

Глава вторая

Коляска с почетным гостем быстро достигла дома купцов Корниловых, фасадом смотревшего на плац-парадную площадь, часть которой теперь была густо засажена деревьями,

а с другой стороны особняка возвышался дом губернатора, который сохранился в памяти Дмитрия Ивановича, как нечто величественное и монументальное. Чуть дальше находилась Богородицкая церковь, а наискосок от нее городской почтамт, куда он часто сопровождал свою мать, регулярно отправлявшую письма своим дочерям и знакомым.

У дверей корниловского дома его встретил швейцар в ливрее и с поклоном распахнул высокую резную дверь, приглашая пройти внутрь. Взору Менделеева предстала большая мраморная лестница, устланная красной ковровой дорожкой и украшенная большими вазами с цветами. Швейцар принял у него пальто и шляпу и предложил подниматься наверх, где его поджидала хозяйка.

— Младшие господа в отъезде, так что будете дело иметь с самой Фелицитатой Васильевной, — пояснил он.

Менделеев поблагодарил и стал неспешно подниматься наверх, одновременно разглядывая акварельные рисунки, развешенные по стенам. На втором этаже дверь была открыта в большой зал с колоннами, в глубине которого виднелся рояль, а вдоль стен стояли диваны, судя по всему, местной работы.

Навстречу ему вышла невысокого роста женщина в капоре на голове, близкая ему по возрасту, но живые и умные глаза говорили о том, что возраст ей не помеха, а, скорее, наоборот, дает право и возможность разбираться в людях и руководить торговым домом, основанным когда-то ее мужем.

Дмитрий Иванович поклонился, приложился к руке хозяйки, протянутой ему навстречу, и, улыбнувшись, спросил:

— Не боитесь постороннего к себе в дом пускать?

В ответ услышал звонкий, почти девичий смех, а потом, закончив смеяться, Фелицитата Васильевна ответила:

— Знали бы вы, гость дорогой, с каким народом мне дела вести приходится, наверняка удивились бы. Тут тебе и прохиндеи разные, и политические, и уголовные, всяких хватает. А вот приличных людей встречать редко приходится.

— Но это как посмотреть, — попытался ей возразить Дмитрий Иванович, — мне тоже разный народец по жизни попадался, но иной каторжник, я уж политических не трогаю, десятка наших чиновников стоит. Вот тех действительно бояться надо, пока они вас до нитки не обобрали…

— Да что мы стоим, присаживайтесь, сейчас холодную закуску принесут, а попозже и горячее велю подавать. — И она громко крикнула в глубину зала: — Глафира, неси все, что положено.

Они сели в углу, где стоял небольшой столик, и Менделеев, чтоб как-то начать разговор, спросил:

— Пока по лестнице поднимался, занятные рисунки видел. Мне многие наши живописцы знакомы, а тут никак не мог определить, чьи работы.

Он заметил, что лицо хозяйки дома буквально расцвело от удовольствия, и она пояснила:

— То мой сынок старший, Иван Иванович, себя пробует. Он еще и музыку пишет. — Она кивнула в сторону рояля. — В кого пошел, не знаю. Но я не против. С коммерческими делами пока сама справляюсь.

— Я слышал, у вас пароходство одно

из самых больших в Сибири: и в Тюмени, и в Томске, и даже в Барнауле конторы имеются.

— Все так, то муж мой покойный начинал, а после его смерти на мои плечи все заботы легли. Не скажу, чтоб легко, но грех жаловаться, кой-какой доход имеем, а как дальше все повернется, одному Богу известно. — И она набожно перекрестилась на большую темную икону, висевшую на противоположной стене.

— Всегда говорил, что только сибирские женщины способны на такие подвиги. Ни в Европе, ни в Америке такого не встретишь. Да и в самой России большая редкость. Помнится, матушка моя, царство ей небесное, когда отец болеть начал, одна с фабричными управлялась и на нас времени хватало. Сама обеды варила, белье штопала, по судам ходила, когда мужики очередную жалобу на нее насылали…

— И не говорите, — подхватила хозяйка, — вреднючий народ у нас в Сибири подсобрался. Чуть чего, или губернатору, а то сразу в Петербург бумагу шлют. Это потому, что политических много и в городе, и по селам живут, они и мутят, учат не тому, чему надо. Взять того же Сыромятникова, он ведь из столицы сюда под надзор был сослан, но потом остепенился, делом занялся, человеком стал. А как вспомнить, что раньше творил, не верится, что умный человек мог такими делами заниматься.

Менделеев с удивлением слушал ее рассказ, потому как совсем недавно говорил с самим Сыромятниковым и никаких крамольных слов от него не слышал, а потому спросил:

— Это тот самый, у которого лесопилка на берегу?

— А то кто еще, он и есть, другого такого не найти, баламут и вертопрах.

— И что ж такого он творит, что вы о нем такой отзыв даете?

— А что вся нонешняя молодежь творит? — с готовностью подхватила, судя по всему, привычную для нее тему хозяйка дома. — В политику лезет, новых порядков хочет. Он, как в Тобольск вернулся, всех политических вокруг себя собрал, работу им дал. Мало того, газету выпускать начал, «Сибирский листок» назвал. Ладно, что не листовка. Вот и печатал там все, что на ум придет.

Менделеев слушал ее сетования и в душе усмехался, но виду не показывал, чтоб тоже не попасть в число вольнодумцев, и прикидывал, куда бы направить разговор, чтоб избежать опасной темы. Но Фелицитата Васильевна и сама, как видно, не хотела лишний раз касаться болезненного для нее вопроса, а потому спросила:

— Вы надолго к нам? Тут про вас разное говорят, будто бы с ревизией прибыли, начальство побаивается, как бы не доложили потом в столицу обо всем, что у нас творится.

— Полноте, какая ревизия? Мне нужно для работы кой-какие данные собрать о вырубке лесов, об отлове рыбы, о запашках, сколько хлеба собирают. Одним словом, сухая цифирь.

— Не скажите, смотря как эту цифирь повернуть. Иная цифирка может начальственному лицу должности стоить, а то и под тюремный срок подвести.

В это время горничная девушка вкатила столик, уставленный различными закусками, и начала расставлять перед Дмитрием Ивановичем. На тарелках была холодная говядина, заливная осетрина, соленые огурчики, тушеный картофель, соленые грибочки и прочие сибирские деликатесы, о существовании которых он почти забыл.

— Ну, матушка, благодарствую, уважили старика, даже мечтать не мог о таком угощении.