Улыбка гения
Шрифт:
«А ведь настрой этих людей против любого, и тогда они кинутся на тебя и точно порвут тебя на части и будут считать себя правыми», — подумал он, но отцу ничего говорить не стал, не желая лишать его доброго расположения духа.
…В имении Боблово, которое много лет назад купил Дмитрий Иванович и все переделал здесь на свой лад, их ждали съехавшиеся друзья, желавшие отметить благополучный полет Дмитрия Ивановича и услышать от него, что называется, из первых уст рассказ обо всех приключениях.
Тут был его давний товарищ и ровесник Константин Дмитриевич Краевич, создавший своими руками несколько измерительных
Сама Анна Ивановна с двухгодовалыми близнецами находилась в соседней комнате и, видимо, не слышала, или сделала вид, что не слышала, как вошли муж и его сын, который после развода Менделеева с первой супругой, его матерью, решил жить с отцом. Анна Ивановна этому не противилась, зная, что голос ее не будет услышан и принят во внимание, а потом привыкла, что во время частых заграничных отлучек мужа рядом находится близкий человек, к которому всегда можно обратиться за помощью.
У них с Дмитрием Ивановичем родилось уже четверо детей, и у нее не всегда хватало сил уделять всем внимание. Да муж не особенно и настаивал на этом, тем более что в последнее время меж ними наступила непонятная отчужденность, которую ни тот, ни другой не спешили преодолеть.
Первыми к отцу бросились старшая Люба, а за ней и Иван, ожидавшие, как обычно, подарков, как это у них было заведено после возвращения отца из поездки. Но он, подхватив их на руки, лишь расцеловал и никаких подарков не последовало, а потому они, недовольные, тут же убежали обратно в детскую и в гостиную, где собрались взрослые, выходить больше не желали.
Наконец появилась и сама Анна Ивановна, церемонно подставила щеку для поцелуя, приняла у Дмитрия Ивановича верхнюю одежду и негромко спросила:
— Как все прошло? Я очень переживала…
— Началось худо, едва взлетел, а закончилось еще чище, чуть мужики на вилы не подняли. Приняли меня то ли за бомбометателя, то ли за беглого каторжника, едва успокоил их…
— Не может этого быть! — всплеснула она руками.
Гости, с которыми Менделеев успел, еще не сняв с себя пальто, торопливо поздороваться, тоже всполошились.
— Что за мужики? Что за вилы? — с удивлением спросил Краевич. — Надо об этом в полицию заявить, нельзя так оставлять.
— Наши мужики все могут, философски заявил Репин, — однажды меня тоже чуть не побили, за вора приняли.
— Подожди, Илья, знаем мы твои байки, до утра можешь рассказывать, пусть Дмитрий Иванович поделится впечатлениями, мне тоже интересно услышать, — остановил его сидевший чуть отдельно от остальных Куинджи.
— Да пустое это все, — не спеша садиться и прохаживаясь по комнате от стены к стене, отвечал хозяин дома, думая о чем-то своем. — Правильно Илья Ефимович говорит, наших мужиков,
— А потом, поди, каются перед батюшкой, — успел вставить слово Репин.
— Может, и так, в душу к ним не заглянешь, — все так же отрешенно отвечал Менделеев.
— Нет, Дмитрий Иванович, — подошел к нему Краевич, — ты уж давай рассказывай все как есть. То, как ты пилота из корзины выкинул, мы все видели и, честно скажу, не на шутку за тебя испугались, как ты один с летательным аппаратом справишься. А вот про мужиков с вилами как-то не подумали. А ведь действительно, за кого они тебя там приняли?
— Меня сегодня кем только ни называли: и батюшкой и каторжником, и еще непонятно кем. Так что теперь сам не знаю, кто я есть на самом деле, — улыбаясь, ответил Менделеев.
— Вот-вот, — вновь влез в разговор Репин, — я, когда зарисовками твоего полета занимался, ко мне недоросль лопоухий пристал, гимназистик, пытать начал: зачем это попа на небо запускают.
— Нет, тут вопрос серьезный, — потряс указательным пальцем Куинджи, — а если правда на вилы бы его подняли? Мало ли что им могло померещиться.
— Да все обошлось, вы лучше послушайте, что я увидел, когда Луна Солнце закрыла. — Дмитрий Иванович с жаром принялся рассказывать о своих ощущениях, которые он испытал во время наблюдения затмения.
Но в присутствии жены он и словом не обмолвился о неполадке клапана, и как он ее устранил, зная, что потом, когда они останутся наедине, она будет отчитывать его, как обычно, что он только о себе и своей науке думает, а о детях должен заботиться кто-то другой.
Он мельком бросил взгляд на супругу, стоявшую в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, и понял, она и так обо всем догадалась. И это было не в первый раз. Он порой диву давался ее проницательности. Для него это была загадка, которую с помощью известных ему приборов разгадать невозможно. Другой такой женщины он просто не знал, а потому даже слегка побаивался ее предвиденья и не раз убеждался, как она может что-то знать наперед.
Может, потому и возникло отчуждение меж ними, что он не привык делиться всем, что с ним случалось, а она как-то распознавала, догадывалась и одним-единственным вопросом могла повергнуть его в смятение, отчего он начинал злиться, топать ногами и старался поскорее закончить разговор, чтоб остаться одному.
Вот и сейчас Анна Ивановна, наблюдая за всем происходящим, хорошо понимала, что муж ее был на волосок от гибели, в очередной раз искушал судьбу, но опять же спорить с ним и что-то советовать было бесполезно. Он всегда поступал по- своему, не слушал ее советов, и постепенно она ушла в себя, затаилась, старалась не думать о плохом, но черные мысли сами лезли ей в голову, она отгоняла их, но совсем перестать думать о неизбежном не могла.