Улыбка гения
Шрифт:
Ближе к вечеру на них наткнулся один из велосипедистов, что тоже принимал участие в поисках пропавшего воздухоплавателя. Пообещал доехать до станции и нанять там тройку, а еще сообщил, что сын Менделеева, Владимир, тоже участвует в поисках. После чего он развернул свою двухколесную машину, взобрался в седло и с бешеной скоростью закрутил педали.
Это известие подбодрило Дмитрия Ивановича, былые неприятности отступили назад, и он даже замурлыкал какую-то мелодию, на что его кучер неодобрительно покачал головой и про себя подумал: «Вот люди живут,
И действительно, через какое-то время вдали раздался звон колокольчиков, и скоро из-за леса показалась бешено несущаяся тройка лошадей, где на козлах сидел мужик в синей сатиновой рубахе, подпоясанной кушаком с кистями на концах. На голове у него была лихо заломленная папаха, а пшеничные усы свисали чуть ли не до самых плеч.
Сзади него сидел молодой человек в форме морского офицера, и Менделеев, хоть и плохо видел в приближающихся сумерках, догадался, что это его сын, Владимир Дмитриевич. Он соскочил с телеги и замахал рукой, боясь, как бы тройка не наскочила на них. Везший его мужик, свернул в сторону, тоже боясь угодить под копыта бешено мчавшихся лошадей.
Когда тройка остановилась, из нее и в самом деле выскочил сын Дмитрия Ивановича и бросился к нему на шею.
— Живой, папенька, живой, а мы уж тут всякое передумали…
— Да что мне сделается, — поглаживая сына по голове, отвечал тот, — справился я с этим шариком, хоть и помучаться пришлось,
— Анна Ивановна места себе не находит, все в окно выглядывает, ждет, — сообщил Владимир.
— А что ей еще делать, — хмыкнул Дмитрий Иванович, — такая у нее бабская доля: дома сидеть да мужа ждать.
— Она и на станцию приезжала, думала узнать что о тебе, а там такая странная телеграмма…
— Ну, прямо лягушка-путешественница, — неодобрительно проговорил Менделеев, — вот свидимся, задам я ей, что без моего спросу из дома отлучается. А что за телеграмма, говоришь? Чего в ней странного?
— Точно не помню, но смысл такой, будто шар воздушный где-то видели, а тебя самого — нет, пояснил Володя.
— Как бы они меня разглядели, когда я внутри корзины находился? Тоже мне, паникеры. Ладно, расплатись лучше с мужиком, у тебя это лучше получится, а то он с меня сто рублей затребовал. Дай ему целковый, и ладно…
Глава девятая
Когда они въехали в Клин, то местные жители, ожидавшие возвращения воздухоплавателя, как только увидели тройку, дружно закричали: «Ура!» Тут же их окружила толпа людей, и каждый хотел пожать руку знаменитому ученому, некоторые бросали цветы, а несколько молодых людей вдруг начали распрягать лошадей с криками:
— Дмитрий Иванович, мы вас на себе повезем, пусть лошадки
отдохнут.
— Не смейте этого делать, — возмутился Менделеев, — я вам не царская особа, не король африканский, чтоб меня на себе везти. Оставьте, я вам говорю, а то сейчас сойду и пешком отправлюсь. Володя, скажи хоть ты им, что
Но Владимир сидел в коляске и безудержно хохотал, радуясь известности своего отца, которая вольно или невольно касалась и его самого, а поэтому настроение у него было праздничное, что с ним случалось довольно редко.
Он, как и отец, ощущал себя счастливым лишь в работе или на службе, где не было лишних минут для отдыха, а сейчас, в этой праздничной обстановке, он вдруг понял, что радость может быть и от того, что все вокруг ликуют и конца-края этому праздничному шествию не предвидится.
Вдруг все замерли и повернули головы на противоположную сторону улицы, где на фонарный столб влез какой-то длинноволосый юнец с белым шарфом на шее, концом которого он размахивал, словно флагом, и отрывисто что-то выкрикивал, но что, Дмитрий Иванович за шумом толпы разобрать не мог. Он спросил у сына:
— О чем это он, не пойму никак?
— Стихи в твою честь, судя по всему, собственного сочинения, читает, — улыбнулся сын в ответ.
Прислушавшись, Менделеев разобрал несколько зарифмованных строк:
…Он светоч знаний и науки; До неба распростер он руки, В воздушном шаре пролетел, Затменье в небе он узрел…— Тьфу, чушь какая, — едва удержался, чтобы не выругаться, Дмитрий Иванович, — давайте, едем дальше, у меня уже голова заболела от этого шума.
Кучер звонко щелкнул в воздухе кнутом, толпа расступилась, он шагом проехал до конца улицы, чтоб ненароком не зацепить кого, а потом, выехав на шлях, пустил коней рысью в сторону Боблово.
— Фу, слава богу, — глубоко вздохнул Дмитрий Иванович, — недаром говорят, что в жизни нужно пройти три главных испытания: огонь, воду и медные трубы. Вот эти самые трубы пострашнее первых двух будут. Многие, ох многие свои головы от радостей небывалых теряют, когда их начинают чествовать…
— Так ведь не просто так, а за дело, — перебил его сын.
— Знаешь, что я тебе скажу, не все дела мною еще переделаны, и если после каждого начнут вот так на тебя кидаться и ждать, что ты всех их обнимешь, перецелуешь, доброе словечко обронишь, точно голова кругом пойдет, обо всем на свете забудешь.
— Ладно скромничать… Не так часто тебя и чествуют, радовался бы, — с легким осуждением ответил Владимир.
— Да я и так радуюсь, разве не видно? Что жив остался, а то могли на части порвать, на кусочки. Вот тут вся бы моя слава и кончилась.
Но Владимир, хорошо знавший отца, видел, что ему приятно пусть и такое проявление чувств, к которому он действительно не привык. Ему чаще приходилось отстаивать свою точку зрения, а особенно открытия, которые он делал, а коллеги не желали признавать. И теперь он действительно перестал ждать признания, и эта беснующаяся толпа была для него в новинку, непривычна.