Умирающее общество и Анархія
Шрифт:
Глава VIII.
Судебная власть.
Мы уже видли, что власть вытекает из того права, которое присвоивает себ сила. Но по мр того, как умственный горизонт человка расширился, этой власти приходилось оправдывать чм-нибудь свое существованіе; и вот она стала опираться на религію и поддержку духовенства, приписала себ божественное происхожденіе и создала особую замкнутую касту, которая впослдствіи начала противиться грубой сил короля и высшей аристократіи: так создалась судебная власть. Когда же в 1789 году, власть перешла в руки буржуазіи, то она, конечно, оставила в неприкосновенности этот «столп» общественнаго порядка, тм боле, что высшія судебныя должности находились, как и военныя, в ея руках. Все ограничилось тм, что способ замщенія этих должностей был преобразован
Казнь Людовика XVI нанесла сильный удар «божественному праву», и судебной власти, если она не хотла подвергнуться той же все уравнивающей участи, уже не приходилось больше опираться на него. И вот тогда-то изобрли, или, врне, возвели на степень божества закон, а судебная власть стала его «неподкупной» блюстительницей и исполнительницей. Цль была, таким образом, достигнута: самое опасное учрежденіе, самое необходимое орудіе для защиты привиллегированных классов удержалось на мст, сдлавшись жрецом новаго божества – закона,–созданнаго новыми властителями.
Подчиненіе Франціи царству закона представляет собою одно из тх завоеваній 89 года, которыя особенно охотно прославляют буржуазные историки. Сведеніе всей власти к своду законов повело прежде всего к тому, что узаконило самый ужасный произвол: вс французы оказались теперь равны перед законом, и народу больше ничего не оставалось требовать. У всх был теперь только один властелин; перед ним, правда, нужно было преклоняться, но это все-таки вносило нкоторое равенство. Таким властелином стал закон.
Но если, вмсто того, чтобы обманывать себя словами, мы разберем, что выиграли рабочіе от этой перемны, то увидим, что они только лишній раз оказались обманутыми. В самом дл, когда во времена неограниченной королевской власти король или аристократы заставляли простого человка служить себ, то положеніе было ясно: «такова наша воля», говорили они, и это ясно показывало, откуда вытекает их право. Они опирались только на свою шпагу, на которую разсчитывали гораздо больше, чм на волю Божью, т. е. черпали свое право только из силы. Их приказанія исполняли, их капризы сносили, но только потому, что нельзя было им сопротивляться; не было, по крайней мр, глупцов, которые бы говорили, повторяя слова заинтересованных лиц, что таков закон, а закону каждый обязан подчиняться, пока он не отмнен.
Но признавая, что закон может измняться, мы тм самым признаем, что он может сдлаться отсталым, а слдовательно, по самому существу своему, для кого-нибудь вредным, потому что всегда есть люди, идущіе впереди своего времени. Но в таком случа закон окажется несправедливым и не сможет претендовать на то уваженіе, которым его хотят окружить. В самом дл, если закон угрожает моим интересам или моей свобод, то на каком основаніи меня принуждают ему подчиняться и гд тот вчный и неизмнный принцип, который оправдывал бы это насиліе надо мной?
Когда в наук, ученые, посл долгих трудов и изысканій, формулируют то, что называется естественным законом, то при этом не бывает никакого большинства, никакой группы людей, которые бы сочли себя стоящими выше всх обыкновенных смертных и ршили, что согласно их желанію, естественным силам природы предписывается слдовать тому или иному пути эволюціи. Если бы кто-нибудь вздумал предъявить такія претензіи, то ему только разсмялись бы в лицо. Когда говорят о каком-нибудь естественном закон, то это значит, что если такое-то явленіе, такое-то химическое соединеніе происходит, то это потому, что при данных условіях, в присутствіи такой-то силы или такого-то химическаго сродства, оно не могло не произойти. Такія-то силы, приходящія в дйствіе при таких-то обстоятельствах, приводят к таким-то результатам, это вычисляется с математическою точностью. Открытый закон, таким образом, не управляет явленіями, а только объясняет их причины. Можно оспаривать эти законы, сомнваться в них, даже отрицать их; различныя тла, составляющія нашу вселенную, не перестанут от этого соединяться сообразно своим свойствам и своему сродству, земля не перестанет вертться – и при этом не будет никакой надобности
В нашем обществ дло стоит совершенно иначе: законы как будто бы только для того и существуют, чтобы их нарушали. Это зависит от того, что люди, которые их создавали, сообразовались только с своими личными вкусами, с интересами того общественнаго класса, который они представляют, с средним уровнем нравственнаго развитія своего времени, а вовсе не с характером, стремленіями и склонностями тх, кого хотли подчинить; это было бы, впрочем, и невозможно в виду разнообразія индивидуальных характеров и наклонностей. Каждой частности соотвтствует свой закон; в соціологіи также не может быть единаго и всеобщаго закона для всх случаев, как и в физик; такой закон оказался бы произвольным и неприложимым. И дйствительно, в нашем обществ нт ни одного закона, который не был бы вредным для тх или других из составляющих его членов – или по отношенію к их интересам, или по отношенію к их идеям, – ни одного закона, который бы каждая партія, одержавшая побду, не могла обратить в оружіе против своих врагов. Всякая партія, раз она пришла ко власти, становится выразительницей закона, потому что именно она, через посредство своих органов, его примняет.
Мы можем, поэтому, заключить, что раз закон есть лишь проявленіе воли сильнаго, ему слдует подчиняться только тогда, когда нт сил противиться; но он ничм не оправдывается и пресловутая законность есть лишь вопрос о большей или меньшей сил. Поэтому когда нкоторые шарлатаны, говоря с рабочими, ссылаются на законность, как на главный аргумент, рабочіе имют право разсмяться им в лицо и спросить, совтовались ли с ними т люди, которые выдумывали эти законы. А если бы даже эти законы когда-нибудь и были ими приняты, то во всяком случа они могут имть силу только до тх пор, пока принявшіе их считают их полезными и соглашаются с ними сообразоваться. Странно было бы, в самом дл, если бы, только потому, что мы в тот или другой момент приняли извстную линію поведенія, нас хотли заставить держаться ея во всю остальную нашу жизнь, не внося в нее никаких измненій, только потому что это может не понравиться нкоторым другим людям, которые в силу различных причин находят существующій порядок вещей хорошим и хотят удержать его навсегда. Но что еще смшне – это желаніе заставить нас подчиняться законам прошлых поколній, уврить нас, что мы обязаны уважать т измышленія, которые нскольким человкам вздумалось каких-нибудь пятьдесят лт тому назад возвести в закон; смшна эта дерзость, с которой люди ршаются порабощать настоящее понятіям, ставшим достояніем прошлаго.
Но тут мы слышим возраженія всх изобртателей законов, всх тх, кому их существованіе выгодно, а также и наивных людей, идущих за ними: «как!» восклицают они, «общество не могло бы существовать без законов; люди перегрызлись бы между собою, если бы не было власти, пекущейся о них и удерживающей их в предлах страха и уваженія к существующим положеніям». Но мы увидим, что никакіе законы, никакое принужденіе не могут ни устрашить, ни предупредить преступленій, потому что эти преступленія – результат нашей дурной общественной организаціи; нужно поэтому заботиться не об удержаніи или измненіи существующих законов, а о преобразованіи всего нашего общественнаго строя.
Но больше всего нас возмущает то, что находятся люди, которые ршаются быть судьями других. Еще можно понять, что в т времена, когда власть опиралась на божественное происхожденіе и правосудіе считалось исходящим от самого Бога, носители его могли считать себя особыми существами, надленными, по вол Божьей, частицей его всемогущества и непогршимости, и способными распредлять награды и наказанія среди обыкновенных смертных.
Но в наш вк науки и свободной критики, когда вс признают, что вс люди созданы одинаковыми, подвержены одним и тм же страстям, одним и тм же увлеченіям и ошибкам; когда умирающее Божество уже не вдохновляет всегда рискующій ошибиться человческій ум, мы совершенно не понимаем, как могут существовать люди, у которых хватает дерзости или умственной ограниченности принимать на себя сознательно и хладнокровно такую страшную отвтственность, как отнять у другого человка жизнь или часть его свободы.