В царстве глины и огня
Шрифт:
— Ну, Глбка, смучилъ ты меня за это время! воскликнулъ тотъ, обрадованный приходу Глба Кириловича. — Вдь со вчерашняго дня такъ и не уходилъ съ камеръ. Здсь и спалъ на войлок. Вонъ войлокъ принесли мн ребята. Подручнаго моего Терешку угораздило вчера съ самаго утра запьянствовать и ни на минуту нельзя было отъ камеръ отлучиться. И посейчасъ, мерзавецъ въ трактир сидитъ.
— Спасибо теб, Архипъ Тиховычъ, большое спасибо. Самъ услужу. А пока вотъ теб гостинчика изъ Питера.
И Глбъ Кириловичъ подалъ старику-обжигад четверку табаку и пару лимоновъ.
Тотъ взялъ и проговорилъ:
— Смотри,
— Это само собой. За этимъ не постоимъ. Будь покоенъ.
И загремлъ Глбъ Кириловичъ вьюшками, оставшись одинъ. Работалось легко, хоть и утомился онъ изрядно отъ поздки. Онъ былъ счастливъ, проведя полторы сутки въ сообществ Дуньки.
«Ласкова была, все время ласкова, вспоминалъ онъ. То есть такъ ласкова, какъ никогда. Просила, чтобъ я похлопоталъ у прикащика, чтобъ до срока расчитать Леонтія; стало быть, ужъ совсмъ разлюбила его. А что сказала-то мн, когда мы изъ Зоологическаго сада выходили! А ужъ какъ же я васъ крпко поцлую, когда мы останемся одни»!
Глбъ Кириловичъ улыбнулся, зажмурился и, рисуя себ образъ Дуньки, въ какомъ-то упоеніи покрутилъ головой.
Вечеромъ, посл заводскаго звонка къ ужину, къ Глбу Кириловичу пришла на камеры Дунька. Глбъ Кириловичъ какъ увидалъ ее, такъ и бросился ей на встрчу. Она принесла связку баранковъ.
— Къ вамъ пришла, заговорила она ласково. — Не пойду я къ ужину, чтобы съ Леонтіемъ не встрчаться. А то сейчасъ начнутся разпросы да смшки насчетъ приданаго. Давайте чай пить. Съ меня и чаю съ баранками довольно на ужинъ.
— Голубушка, какъ я радъ-то, что вы вспомнили обо мн! воскликнулъ Глбъ Кириловичъ, обнимая не за талію и цлуя въ щеки. въ губы, въ шею
Дунька не противилась и сама жалась къ нему.
Сейчасъ-же была скипячена на вьюшк вода для чаю. Дунька просидла у Глба Кириловича часа два и, удаляясь, крпко и нжно поцловала его на прощанье.
Глбъ Кириловичъ блаженствовалъ.
Пальто, купленное Глбомъ Кириловичемъ Дуньк, ршительно не выходило изъ головъ заводскихъ рабочихъ и занимало ихъ умы. На другой день, когда Дунька работала у своего шатра, къ ней то и дло приходили женщины съ просьбой показать новое пальто. Дунька уже сердилась. Ей надоли вс эти разговоры о пальто.
— Ну, какое тутъ при мн пальто! говорила она. — Ншто я работаю въ новомъ пальто? Пальто; знамо дло, въ сундук заперто.
— Ты въ обдъ, двушка, покажи. За обдомъ въ застольной встртимся, ты и вынеси его въ застольную.
— Здравствуйте! Еще что выдумаете! Чтобы сальными лапами засалить? Благодарю васъ покорно. Вотъ надну его въ праздникъ, такъ тогда и увидите.
— Неужто сорокъ рублей заплатилъ? не унимались женщины съ распросами. — Неужто сапоги польскіе теб купилъ?
— Ужъ и сорокъ! И всего то только двадцать шесть.
— Ну, вотъ поди-жъ ты! А Аграфена давеча сказывала, что сорокъ. Ну, да и двадцать шесть хорошо, и двадцать шесть большія деньги. Да еще ежели прибавить польскіе сапоги… Ну, Дунька, большое счастье теб привалило!
Вечеромъ передъ шабашемъ зашелъ къ ней Леонтій. Онъ былъ полупьянъ. При вид его Дунька вздрогнула и поблднла.
— Госпож обжигалих особенное!.. толстое почтеніе съ кисточкой
— Уйди ты. Христа ради. Ну, зачмъ ты пришелъ! заговорила Дунька.
— Какъ зачмъ? Съ подругой побесдовать пришелъ.
— Нечего со мной бесдовать, коли ужъ я съ тобой прикончила.
— Ты-то прикончила, да я-то не прикончилъ, медленно произнесъ Леонтій, набивая трубку.
— Уйди, Леонтій, Христомъ Богомъ прошу, уйди.
— О!?. Скажи на милость, какіе разговоры! А вотъ не пойду. Я къ своей сударк-воздахторш пришелъ.
— Была твоя, а теперь ужъ не твоя. Ты вотъ пренебрегъ мной, въ деревню узжаешь, а другіе ухватились и замужъ меня берутъ; такъ и не мшай-же мн, оставь меня, забудь.
— А можетъ статься, хотлъ забыть да не забывается, хотлъ пренебречь, да теперь передумалъ.
— Ты-то передумалъ, да я не передумала. Уйди, Леонтій…
— Али пальтомъ тебя на собачьемъ ла съ бронзой подкупили? Говорятъ, мой своякъ-обжигало пальто теб на собачьемъ ла купилъ и сапоги на свиномъ визг. Тебя подкупили, ну, а меня-то что-же?… Надо и мня подкупить. Ты скажи обжигал, чтобъ онъ мн новый спиньжакъ съ жилеткой оправилъ. Да… такъ и скажи ему, а то я тебя добромъ не оставлю.
— Ахъ, ты подлецъ, подлецъ! И какъ у тебя такія слова слова съ языка-то сходятъ! покачала головой Дунька.
— А отчего-жъ имъ не сходить? Ты добро хорошее; такое добро даромъ не уступаютъ. Ты скажи обжигал насчетъ спиньжака-то, подластись къ нему, да и скажи. Спиньжакъ съ него сорвать будетъ очень пользительно.
— Иди ты прочь отъ меня, подлецъ! Иди прочь, мерзавецъ! вскрикнула Дунька.
— Ой-ой-ой, какія пронзительные слова! И этимъ словамъ, только сутки побывши съ обжигалой, научилась. Ловко. Ай да, Дунька! Кажись, раньше ты такъ не разговаривала.
— Уйдешь ты или не уйдешь! еще разъ крикнула Дунька, вся вспыхнувъ и сжавъ кулаки.
— Конечно-же уйду, а только ты мои слова насчетъ спиньжака и жилетки попомни. Пускай обжигало расплачивается. Ты продалась, такъ ужъ и мн надо продаваться.
Леонтій медленно поднялся съ земли, закусилъ трубку и, покачиваясь, медленно, шагъ за шагомъ сталъ удаляться отъ Дуньки.
Дунька плакала.
XXV
Время шло. Наступилъ Успеньевъ постъ и быстро перевалилъ во вторую свою половину. Глбъ Кириловичъ, какъ муравей, ежедневно втаскивалъ къ себ въ каморку какой нибудь вновь пріобртенный предметъ, приготовляя хозяйство для будущей женатой жизни. Такъ у отправляющихся въ Пстербургъ съ дровами барочниковъ купилъ онъ съ барки продававшіеся ими за ненадобностью два чугунныхъ котелка, у буфетчика деревенскаго трактира пріобрлъ лампу съ стекляннымъ абажуромъ. заложенную буфетчику кмъ-то изъ крестьянъ и не выкупленную; мстному кузнецу заказалъ желзный таганъ для шестка печи, вымнялъ у разнощика-образника образъ мученицы Евдокіи въ фольговой риз. Пріобртенія эти радовали его безъ конца. Посл каждой покупки приводилъ онъ къ себ въ каморку Дуньку и показывалъ ей купленныя вещи. Дуньку радовало это, впрочемъ, мало.